Лев Самойлов

Михаил Вирт

ОХОТА ЗА СВЯТЫМ ГЕОРГИЕМ

ПРОЛОГ

…Вот уже какую ночь одно и то же. Шорохи! Не то мыши скребутся, не то человек крадется. А кому красться, когда в доме она и Настя, больше никого нет…

Старуха хватает колокольчик, звонит что есть силы. Прибегает Настя, трет глаза.

— Ну что, тетя? Неужто опять что приснилось?

А она даже не спала, слышала чьи-то шаги. Подняться нет сил, ноги отекли, будто пудовые гири к ним привязаны. Не было бы такого, вскочила, выбежала, сама проверила. Куда там! Сил нет…

Ангелина Ивановна лежит на своей широкой кровати, большая, грузная. В бессильной ярости колотит рукой по деревянной перекладине. Страха нет. Откуда ему взяться, страху? Есть злость на самое себя, на свою беспомощность и еще растущая тревога: неужели и впрямь ей чудится?!

Сквозь тюлевые занавески неясно светится ночь. Маленький тусклый ночник вырывает из темноты белое пятно подушки. А там за стеной кто-то ходит, ходит…

Подумать только, какой мерзавец!

Ангелина Ивановна оглядывает комнату. У нее старческие, но зоркие глаза. Чуть приметно отраженным светом поблескивает зеркало трельяжа. Смутны контуры высоких флаконов французских духов — подарок покойного мужа. У окна маленький столик на колесиках, покрытый цветной салфеткой. А на противоположной стороне полированная полка с фарфоровыми зверюшками «Копенгаген». Все изучено до малейшей черточки. Десятки лет одно и то же, одно и то же. Большая спальня, два широких окна выходят на бульвар. Раньше бывало, коли не спится, подойдет к окнам, посмотрит на проходящую внизу чужую жизнь — люди, машины… — или протянет руку к выключателю, и яркий свет хрустальной люстры зальет комнату.

А сейчас нет сил. Ангелина Ивановна, кряхтя, спускает ноги, привычно нащупывает ночные туфли и после двух-трех неудачных попыток, пошатываясь, встает с кровати. Кружится голова… Идет к двери. Некоторое время стоит не шевелясь. Что-то скрипнуло. Неужели игра воображения? Не может быть! Не раздумывая толкает дверь.

— Кто здесь? — спокойно, не повышая голоса, спрашивает старуха. — Кто здесь!

Молчание.

Еще шаг в сторону. Выключатель, свет. Все на своих местах.

— Кто тут? — напряженно спрашивает она.

Тот же результат.

— Ах ты, господи! — истово перекрестилась.

Потом, держась за кресла, волоча ноги, идет к письменному столу, берет в руки записную книжку, ищет нужный номер телефона.

— Это квартира академика Кравцова? Константин Викторович? Здравствуйте, голубчик! Говорит Ангелина Ивановна, жена покойного профессора Бухарцева… Забыли старуху… А я не сержусь: кто старух помнит. Здоровье? Да что там! Врачи норовят на рентген подсунуть, а я не хочу. Раньше-то без рентгена лечили, и неплохо. Старость рентгеном не вылечишь… Но дело не в этом. Кто-то по ночам бродит у меня в квартире. Да… да… Кажется? Я, голубчик, из ума еще не выжила. Раз говорю, бродит — значит бродит! Учтите, что взять у меня есть что. Знаю, что знаете. Константин Викторович, позвоните куда следует. В милицию или… как у них там?.. уголовный розыск. Пусть пришлют своего человека… Спасибо. Всего хорошего!

Трубка положена, но Ангелина Ивановна не торопится уходить. Она продолжает стоять, опираясь на кресло, и оглядывает комнату. Метр за метром, метр за метром. От ее внимательных глаз не укрываются ни один угол, ни одна щель. Тишина, безмолвие. Рука тянется к колокольчику… Может, опять вызвать девчонку, которая уже удрала и небось снова завалилась спать… Да что толку! Зачем звать? Пусть спит… Старуха трясет головой, истово крестится и медленно возвращается к кровати.

Глава I

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

Необыкновеннее всего были глаза:

казалось, в них употребил всю силу

кисти и все старательное тщание

художник.

Гоголь, «Портрет»

Итак, все издательские и редакционные дела закончены. Осталось немногое: упаковать чемодан, взять портативку и — гуд бай, Москва! Месяц в Лузе, рыбалка, охота, ароматные утренние росы и удивительные по красоте ночные грозы.

Рано лег спать. Поезд уходит чуть свет, не мешает как следует выспаться…

— Товарищ писатель, не разбудил?

Чертовски знакомый голос звучал приветливо и насмешливо. Мне потребовалось немного времени, чтобы узнать говорившего.

— Федор Георгиевич, голубчик, какими судьбами?!

Сон как рукой сняло. Полковник милиции Гончаров телефонными звонками меня не баловал, а я не обижался. Понимал, что дел у него и без меня хватает. За последние два года мы виделись три-четыре раза; и все же, несмотря на кратковременность наших встреч, я каждый раз радовался им как мальчишка и на свидания приходил первым.

После взаимных приветствий, расспросов о здоровье, о том, о сем, после неизменной шутки: кого мне еще удалось нокаутировать? — далась же полковнику моя злополучная схватка с Грачевым на перроне дачного полустанка! — после всех этих лирических отступлений полковник неожиданно спросил:

— Анатолий Васильевич, вы разбираетесь в иконах?

Вопрос с подковыркой. Гончаров наверняка знал, что недавно в издательстве «Искусство» вышло мое небольшое исследование по древнеславянской живописи. Кстати говоря, мне немало пришлось потрудиться над ним.

— С каких пор вас заинтересовали иконы?

— Э, дорогой, — рассмеялся полковник. — Приходите завтра утром. Я вам такое расскажу… Ну как, придете?

Я с радостью согласился.

Уже после разговора я вспомнил, что завтра должен был ехать в Лузу. Как это не пришло мне в голову двумя минутами раньше!

Тихий переулок с палисадниками возле четырех и пятиэтажных домов, с пиками железных изгородей, с огромными окнами больших отдельных квартир. Академический уголок, удивительно похожий на кварталы английских особняков, только без позолоченных дощечек на входных дверях, без массивных звонковых шнуров, без горничных и швейцаров.

Пожалуй, я поторопился сказать, что без горничных. Дверь в квартиру вдовы профессора Бухарцева мне открыла прехорошенькая девушка в белоснежном фартуке, с веником и скребком в руках. Когда я сказал, от кого и откуда, девушка посторонилась и я перешагнул порог квартиры.

Я попал в храм, в настоящий храм. На стенах слабо освещенного коридора тускло поблескивали вереницы икон. Коридор казался длинным, сужающимся, и в конце его иконы будто смыкались, образуя острый угол.

— Ангелина Ивановна у себя? — почему-то шепотом спросил я.

Девушка кивнула головой на дверь в глубине коридора. У этой прехорошенькой гризетки поистине царственные манеры. Величественный кивок и плавное округлое движение рукой были достойны мадам Помпадур.

В комнате, куда я вошел, царил полумрак. Пахло лекарствами и духами «Красная Москва». На широкой постели, обложенная подушками, полулежала Пиковая дама.

Отечное крупное лицо, тонкие, почти бескровные губы,