Верка почувствовала, что беременна, в селе Краснополье-Глубокое, где их банду окружили «легавые» и взяли всех, кроме нее и главаря Семена. Сначала спасшиеся бандиты ринулись в Кадиевку – небольшой шахтерский городок, в котором пустовала их незаметная квартира и находился тайник с награбленным добром. Но вовремя обнаружили засаду, ушли в поле и стали проселками пробираться в Ворошиловград, надеясь там отсидеться у дальней родственницы, затем по одному уехать в Харьков и затеряться в большом городе.

Верке хорошо запомнилось то их долгое скитание по донецкой степи, которая особенно прекрасна ранней осенью, когда еще тепло, воздух насыщен медом переспелых груш и наливных яблок, а с картофельных полей доносится приятная сырость свежевскопанного чернозема и едва уловимый запах йода от разлагающейся ботвы.

Первую неделю они прожили на бахче, в балагане пожилого сторожа Петра, и почти не высовывали оттуда носа. Верка была спокойна, а Семен нервничал и хватался за наган, когда ночная тишина нарушалась лаем собак в соседней деревне или слышался скрип колес запоздавшей подводы.

Верка ощущала нутром, что им не миновать ареста, что их бега – это последние деньки ее разгульной воровской жизни перед тюрьмой, а может, и «вышкой» (за три года разбоев и грабежей бывало всякое), поэтому невольно наслаждалась свободой, природой и тишиной. На нее впервые нашло прозрение: человек не должен всю жизнь прятаться и убегать, ему однажды надо остановиться, осмотреться и начать новую жизнь. И она будто действительно остановилась и стала внимательно прислушиваться к биению своего сердца, которое вдруг словно разделилось на две части: одна принадлежала ей, а вторая-тому существу, что еще толком не определилось, но уже настойчиво заявляло о себе переменами в ее мыслях и организме. Верка точно знала, что понесла от Семена, хотя ей иногда приходилось ради дела ложиться в постель с другими. Последний раз такое было в ноябре прошлого года, а сегодня стоял сентябрь, и в течение этих месяцев с ней все было в порядке. Семену она не собиралась сообщать о своем положении: ему не до отцовства – дай Бог сохранить собственную жизнь, да и вряд ли он поверит в то, что ребенок зачат от него. И, хотя он никогда не припоминал Верке ее «сучьи подвиги», ни в чем не упрекал, ни на что не намекал, она знала, что в душе он таит злобу, потому что был ревнивым и, как ей казалось, жестоким, подлым и грубым. Верке нравился Стенька Разин (так называли Семена в воровском мире) – своей удачливостью, безошибочным чутьем, дерзостью, твердостью руки и небывалой мужской силой. Она знала, что Семен жил только настоящим днем, а прошлое вспоминал редко, когда выпивал лишнего. Во время войны он служил в разведке, ходил много раз к немцам в тыл, резал часовых, брал «языка» и так привык убивать, что уже не мог без этого жить, поэтому Победа оказалась для него, по сути, трагедией. Верка немного жалела Семена, но не любила его по-настоящему и не собиралась связывать с ним свою будущую жизнь. А потому все эти годы умело припрятывала от своего сожителя драгоценности, деньги и облигации и теперь могла спокойно «завязать» с воровским делом. Но уйти от Семена было равносильно смертному приговору, поэтому Верка искала надежный путь и подсознательно верила в какое-то чудо, которое даст ей возможность освободиться от своего покровителя. И вот оно случилось в Краснополье-Глубоком – в виде крушения банды и явных признаков ее беременности.

* * *

Рассуждения о разрыве с Семеном вызвали в Веркиной памяти воспоминания, связанные с самым неприятным поступком в ее жизни, о котором она старалась забыть, и одно время, когда налеты их банды были особенно удачны, почти забыла. Дело в том, что в 1947 году она украла большую пачку хлебных карточек у своей двоюродной сестры Ольги, работавшей на шахте бухгалтером и выдававшей эти карточки рабочим. То преступление привело Верку к Семену, а Олечку – за решетку, где она пребывала и по сей день. Верка в душе жалела о содеянном и мечтала когда-нибудь вернуться домой и покаяться, сначала перед родственниками, а потом и перед сестрой.

В балагане дышалось легко, – он насквозь продувался степными ветрами, приносившими дивные ароматы, а из его треугольного входа было видно до одури чистое звездное небо. По вечерам, когда сгущались сумерки, Верка ходила на реку Северский Донец, чтобы искупаться и подышать полной грудью. Во время этих прогулок она все время думала о своей семье в Никитовке и однажды, размечтавшись, забрела в селение под названием Красный Лиман. Увидев огни в окнах низеньких хат, Верка почувствовала такую тоску по родному дому, что едва удержалась, чтобы не постучаться в первопопавшуюся дверь, не рассказать, кто она, и не покаяться в своих грехах. У нее возникла даже мысль о побеге от Семена, которую она быстро постаралась заглушить, как несвоевременную и несостоятельную. Но после того вечера она не просто ждала, а желала ареста.

И еще в балагане Верке снились удивительные сны. В них она жила как наяву, хотя во сне реальность переплеталась с какими-то фантастическими эпизодами, которые были то ли отражением ее сокровенных мыслей, то ли воплощением ее несбывшихся грез, то ли отголосками страха перед предстоящей расплатой за разгульные и, теперь ей было совершенно ясно, неправедные годы.

Как-то Семен громко выругался – Верка испугалась и подумала, что нельзя материться при Коленьке. Она сама не заметила, как определила, что у нее родится сын, и уже дала ему имя, и оно было не случайным: так звали Веркиного двоюродного брата, который приезжал три года назад к ним в Никитовку из Симферополя. Девятиклассница Верка полюбила своего загорелого родственника с первого взгляда, и через неделю ей удалось его соблазнить. Она гордилась своей победой, но Николай уехал и женился на другой. Влюбленная Верка пережила первую в своей жизни трагедию бурно, срывая злость на своих родных и близких. Она убежала из дому и спуталась с ребятами из воровского мира. Видимо, впоследствии она не случайно обокрала Олю и попала в банду Семена.

В первую же ночь в балагане ей приснилось, как Николай сам ведет ее на сеновал (в действительности Верке едва удалось затащить его туда) и жадно целует ее горячие губы. Потом они вместе едут в Ялту на трясучем грузовике, и Верка чувствует, как в ней шевелится их ребенок. Они снимают квартиру в Мисхоре и по утрам ходят на море. Николай куда-то убегает, а Верка остается одна, ложится на желтый песок под ласковое солнышко так близко к воде, что теплые волны лениво окатывают ее ноги, и сладко грезит. Позагорав на солнышке, она потягивается, по-кошачьи изгибает спину и видит сквозь щелки прищуренных глаз бронзовую Русалку с длинными зелеными локонами, которая стоит в воде неподалеку от берега. Русалка живая (бронзовой является лишь ее чешуя), одной рукой она прижимает к груди ребенка, а другой держится за камень, чтобы отхлынувшая волна не унесла ее в море. Верка замечает на левой руке Русалки несколько круглых отверстий и шрамов, похожих на аккуратные швы от газовой сварки, та ловит ее взгляд, снимает металлическую маску – появляется красивое доброе лицо – и говорит: