Орбитальный Михаил

Отрывок Превосходства

В художественной школе имени безымянного художника города Неизвестный проходил экзамен. Комната, где проходил экзамен была мала. Окна были закрыты, становилось душно до отвращения, но никто в этой комнате не дышал, все втягивали воздух инстинктом. Пол был скрипучим, но скрипа не было слышно. Каждый сидел за своим мольбертом, и, словно, в трансе писал натюрморт. Тишина была мертвой, лишь мазки кисточек, как стуки сердца тишины давали времени течь. На натюрмортном столе стояла ваза, набитая букетом полевых цветов с колосками пшеницы и ячменя. Нежно голубое стекло переливалось с желтыми цветами и колосьями словно закат в летний вечер. Справа от вазы стояла тарелка, даже, разумнее сказать тарель. Тонкая, большая и на вид очень лёгкая. В ней лежали красные яблоки и зеленые яблочки вместе с дольками апельсинов с кожурой. Был ли красивый натюрморт? — Нет, всё вместе выглядело смехотворно, а предметы раздельно вызывали бесконечную скуку. Кто кладет в вазу колосья пшеницы? В нашем городе так не делают, а если и делают, то только сумасшедшие, необразованные дикари, лишившиеся эстетического вкуса, и то, втихаря. Натюрморт не дышал, и к началу экзамена уже умер; адекватный, здравый и системный человек никогда в жизни не будет смотреть на эту совокупность более минуты, но экзамен проходили ученики не первого года обучения. Их даже жалко, мне будет жалко любого человека, которого заставили рисовать это безобразие: идиотскую вазу с сеном внутри и яблоками, скукоженных как машонка зимой. Мелодия мазков кисточек продолжалась симфонией и…

Стук — кисточка упала на пол. Художник оторвался от мольберта и посмотрел вперед, откуда услышал неприятный звук приземления. Боковым зрением он видел, что никто более не повернулся вслед за ним.

Он увидел, как темные, закутанные в хвост волосы дернулись вправо. Волосы были не просто темными, они были настоящей чернотой, мраком; они немного неряшливые, но этим они наоборот привлекали. Она взглянула на пол, и не вставая со стула наклонилась в правую сторону, оголив своё лицо в профиль Художнику. Щёки её были в акне, но это, почему-то делало её идеалом. Описанные обществом дефекты как минусы на лице её были искусным дополнением её невероятной красоты. Красные точки на щеках, словно были намеренно накрашены, но как идеально они её подходили. Они словно красные капли от разлитого вина Христа. Она была той, что минусы свои превращала в изумительный сладкий нектар для глаз. Она красота. Она искусство. Нежное лицо молодой, около 16-ти лет, девушки вызывало страсть эмоций и сплетение чувств.

Она взглянула на него. Легкий, быстрый взгляд она положила нежно между ними. Её глаза он видел секунду. Он не смог разобрать цвет её глаз, но ощутил, что глаза её были глубокими. Глубокие до холода, до какой-то неизвестной всему человечеству боли. На иконах он видел такие глаза и нигде больше. На веках была легкая фиолетово-синяя пудра или тушь, что делала глаза её ещё более холодными.

Он словно проснулся. В нос вдавила тяжёлая духота и резкий запах краски. Кисточка, как инородная была у него в руке. Он смотрел на мольберт и видел лишь воспоминание о её лице, о том отрывке, что она подарила ему. Он перевернул мольберт.

У вас осталось 15 минут, торопитесь. — Сказал учитель, оторвавшийся от рисования своей подписи в журнале.

Взяв кисть он начал писать тот момент. Ту частицу, что дала ему увидеть искусство. Торопясь, но аккуратно выводя линии он пытал себя на изнеможение представляя её лицо, что вызывало у него слишком много чувств и эмоций. И вот, он закончил. По прошествии данного времени все встали и начали сдавать холсты. Пришло время Художника. Он подошёл к учителю и проигнорировав протянутые ему руки за холстом, бросил учителю кисти. — Я бросаю художество. Вы абсолютно не имеете вкуса. — Сказал учителю Художник. Он пошёл дальше, подошёл к выходу и, открыв дверь, вышел. В лицо ему ударил прохладный, осенний запах дождя и листьев. Он начал взглядом искать её. Мысли о том, что больше её не увидит, начали закапывать его заживо. Ноги его, словно каменные, умоляли остановиться. Сердце забилось до предела, а легкие перестали дышать. Он подошёл к ней, и минуя мандраж и страх он коснулся её плеча.

— Это тебе. — Художник протянул ей холст, на котором она была изображена красоткой. Где она была, как героиня всех французских романов, на этой плотной бумаге она была идеалом человеческого общества. Он присмотрелся на неё, и обоже. Это не она! Хотя, подожди-ка, та же прическа, те-же губы, глаза, щеки, но, это не она. Та девушка, что была на холсте не имела и сомнения в порочности и изъянах. А та, что стояла перед ним, была настолько отвратительной, что смотреть на неё было невозможно. Опухшее от алкоголя лицо, неприятный запах духов, она всем своим видом кричала: беги от меня, неженка! Как так, перепутал? Навыдумывал или…

Хлесткий удар пробил висок Художнику. — Ты ахуел подходить к моей девушке. — Словно криком прошипел быдлой натуры создание. Темная кровь пролилась на лице, как кровавые слезы льются с икон. Боль заполнила разум и местность. Художник упал спиной на землю в бессознании, в котором пролежал всю ночь. На утро его нашли и вызвали помощь. Люди констатировали смерть.

16-ая Осень. Двадцать седьмое число.