Посвящается моему любимому супругу Джимми, а также моей подруге и наставнице Джил.

Я хотела бы выразить благодарность моим сердечным друзьям Мирии и Гэвину за моральную поддержку и вдохновение, всем девочкам из творческой мастерской «Литературные вторники на «Уимпл-стрит» за преподнесенные уроки писательского мастерства, Джонни Геллеру, Линн, Дрю и всей команде – как Харпер Коллинз», так и «Кертис Браун» – за поддержку и ценные профессиональные наставления. Мне также хотелось бы сказать огромное спасибо лондонскому отделению «Веллингтон менеджмент» и особенно Стивену Макдермотту за то, кто он неоднократно спасал мою рукопись от исчезновения в виртуальном пространстве.

Промозглым студеным февральским вечером мы с мужем стоим перед Национальной галереей на Трафальгарской площади.

– Ну вот и пришли, – говорит он, однако никто из нас не двигается с места.

– Послушай, – начинает увещевать он, – если все будет так уж ужасно, мы просто уйдем. Можно использовать как условный знак слово «картошка». Как захочешь уйти, просто скажи какую-нибудь фразу со словом «картошка», и я пойму, что ты хочешь уйти. Хорошо?

– Вообще-то я могла бы просто сказать, что хочу уйти, – замечаю я.

Он хмурится.

– Луиза, я понимаю, что тебе не хочется делать это, но ты могла бы по крайней мере предпринять какое-то усилие. Все же она моя мать, и я обещал, что мы придем. В конце концов, тебе не каждый день приходится участвовать в крупных фотовыставках. И потом, она ведь действительно любит тебя – то и дело повторяет, что нам троим следовало выдержаться поближе друг к другу.

Нам троим!

Я вздыхаю и, потупив глаза, начинаю разглядывать собственные ноги. Мне уже сейчас не терпится произнести это слово – «картошка». Картошка, картошка, картошка!

Разумеется, я понимаю, что ненависть к свекрови – избитый штамп, а ко всему штампованному я питаю отвращение. Но когда твоя свекровь, бывшая фотомодель пятидесятых годов, всякий раз при встрече тянет из тебя жилы, то на ум приходит всего одно слово – «картошка».

Он обнимает меня за плечи.

– Да ладно тебе, Тыковка!..

Как бы мне хотелось, чтобы он не называл меня Тыковкой! Но иногда все мы делаем что-то если не ради любви, то хотя бы ради спокойной жизни. Кроме того, мы уже раскошелились на такси, он в кои-то веки побрился, а я облачилась в длинное серое платье, которое редко достаю из полиэтиленового чехла. В общем, мы зашли уже слишком далеко, чтобы возвращаться.

Я поднимаю голову и выдавливаю из себя улыбку.

– Ну хорошо, пошли.

Мы проходим мимо двух неохватной ширины охранников и оказываемся внутри.

Сняв пальто, я отдаю его гардеробщику и украдкой ощупываю свой живот на предмет свободного места. Рука натыкается на легкую выпуклость – все-таки перебрала за ужином макарон. Вот что значит «вкусная еда без особого труда»! Но почему именно сегодня надо было обжираться?! Я пытаюсь втянуть живот, но это требует слишком больших усилий, и я сдаюсь.

Муж берет меня под руку, мы, чинно шествуя, входим в белый прохладный зал и, окруженные гудящей толпой, ступаем по мраморному полу. Среди гостей то и дело мелькают, балансируя подносами с шампанским, юноши и девушки в белоснежных отутюженных рубашках, а в алькове джазовое трио проворно наяривает мудреные ритмы на тему «Мекки-нож».

«Не забывай дышать», – напоминаю я себе.

Наконец я вижу их – фотографии. Многочисленные ряды черно-белых снимков, запечатлевших мир моды, контрастируют с абсолютно белыми стенами – коллекция работ знаменитого Хорста, включающая в себя период с тридцатых и до конца шестидесятых годов. Безупречные возвышенные лица смотрят на меня со стен. Мне хочется остановиться и погрузиться в этот мир портретов.

Но муж, обнимая меня за плечи, проталкивает вперед, не забывая при этом приветственно махать своей матери Моне, которая стоит у стойки бара в кругу изысканно одетых пожилых дам.

– Привет! – кричит он, вдруг словно оживая и прямо у меня на глазах превращаясь в саму веселость.

Вместо усталого угрюмого мужчины, ехавшего со мной в такси, я теперь вижу ослепительного светского льва.

Мона замечает нас и тоже машет, по-королевски скупо, сим жестом приглашая нас присоединиться к ней. Мы направляемся в ее сторону, протискиваясь через толпу обменивающихся тостами, курящих гостей. Я заблаговременно натягиваю на лицо выражение, которое, надеюсь, сойдет за улыбку.

Мона прекрасно, фантастически, я даже бы сказала, нечеловечески сохранилась. Ее роскошные серебристые волосы зачесаны назад, благодаря чему скулы выпирают еще больше, а глаза, как никогда, напоминают кошачьи. Держится она неизменно прямо, словно все детство провела с привязанной к спине доской, а черный брючный костюм небрежной элегантностью выдает руку самой Донны Кэрэн. Ее подруги выглядят примерно так же и столь же дорого одеты. Я начинаю подозревать, что мы попали в общество дам, создавших что-то вроде союза бывших моделей.

– Дорогой! – Мона берет сына за руку и целует его в обе щеки. – Я так рада, что вы все-таки выбрались!

Мой муж отвечает ей, легко пожимая ее руку:

– Да мы бы ни за что на свете не пропустили такую выставку. Правда, Луиза?

– Разумеется, нет!

Она награждает меня коротким кивком и снова обращает все свое внимание на сына.

– Ну а как спектакль, дорогой? Ты, наверное, ужасно вымотался. Я тут как-то встретила Джеральда с Ритой, так они сказали, что не видели Константина лучше, чем в твоем исполнении. Или я тебе это уже рассказывала? – Она поворачивается к подругам. – Мой сын блистает в «Чайке». В «Нэшнл»! Если вам понадобятся билеты, дайте только мне знать.

Мой муж разводит руками.

– Да все уже начисто продано, и я ничего не могу поделать.

Нижняя губка выдвигается вперед.

– Даже для меня?

– Ну-у… я могу попробовать, – смягчается он.

Она закуривает сигарету.

– Вот и умничка. О, кстати, позволь тебя познакомить, это Кармен. Это она там, на дальней стене, со слонами. А это Дориан – ее ты уж точно узнаешь хотя бы по спине в той знаменитой рекламе, где лопается застежка корсета. А это Пенни. Пенни была у нас лицом года в пятьдесят девятом. Так ведь, Пенни?

Мы все смеемся, а Пенни, тоскливо вздыхая, извлекает из сумочки пачку «Данхилла».

– Да, были когда-то времена! Позволь мне прикурить, Мона.

Мона протягивает ей золоченую гравированную зажигалку. Мой муж укоризненно качает головой.

– Мама, ты же обещала бросить!