Рэй Коннолли

Быть Джоном Ленноном

Посвящается Плам

От автора

Вечером 8 декабря 1980 года, в понедельник, мне в Лондон позвонила Йоко Оно. «А что это вы не в Нью-Йорке? — спросила она. — К нам на выходных из BBC наведались. Думали, и вы на огонек зайдете». Я как-то растерялся. Да и что мне было ей отвечать? И нескольких недель не прошло с тех пор, как я сам предлагал им с Джоном дать совместное интервью… ладно, сознаюсь, мне хватило бы и Джона, — так она же сама и отказалась: мол, время не то. В чем там было дело — кто знал? Йоко с головой ушла в нумерологию — числа у нее там, что ли, не сошлись? А может, была и другая причина. Но, видимо, сейчас, когда в магазинах появился «Double Fantasy» — первый альбом Джона Леннона за пять лет, — время явно было самое то, и Йоко настоятельно требовала, чтобы я немедленно вылетал в Нью-Йорк. «И чем скорее, тем лучше!» — торопила она.

Я позвонил своему редактору в газете Sunday Times, в которую в те дни иногда писал, — они забронировали для меня билет на завтрашний утренний авиарейс в Нью-Йорк. В ту ночь из моего проигрывателя звучал «Double Fantasy», я снова и снова перечитывал тексты песен, и моя душа пела от предвкушения. Я знал Джона с 1967 года, со времен своих первых репортажей о Beatles, в те дни снимавших на западе Англии фильм «Magical Mystery Tour». Позже меня допустили в близкий круг, я своими глазами видел, как Джон работает в лондонских студиях на Эбби-роуд; я бывал вместе с ним в лондонском офисе Apple; мы не раз беседовали у него дома — в Беркшире, в Титтенхёрст-парке; я был рядом с ним в Канаде, в Нью-Йорке…

В Канаде, в 1969 году, незадолго до Рождества, он подарил мне, возможно, самую невероятную сенсацию в моей карьере журналиста, когда сказал, что ушел из Beatles, — но только добавил: «Сейчас не пиши. Я скажу, когда будет можно». И я не написал.

Спустя четыре месяца, когда все газеты мира наперебой кричали: «ПОЛ МАККАРТНИ ПОКИДАЕТ Beatles!» — я позвонил ему, и он дико бесился.

— Я же сказал тебе! Тогда, в Канаде! Почему ты молчал? Почему ничего не написал? — накинулся он на меня.

— Но… ты же сам просил, — опешил я.

— Коннолли, ну ты же журналист! — прокричал он в трубку.

Да, он был зол. Он видел в Beatles свое творение — с тех далеких времен, когда они только возникли, когда их и звали-то совершенно иначе, The Quarry Men, — а значит, ему их и рушить. Ему — и никому другому. Впрочем… их и правда разрушил именно он.

Временами Джона просто нельзя было ни в чем убедить. Да, вот таким он и был — изменчивым, как ливерпульская погода.

«И каким он будет завтра, в Нью-Йорке, когда мы увидимся?» — думал я той ночью в 1980 году, укладывая в сумку кассетник Sony. Последнее письмо от него пришло четыре года назад. Больше мы не общались. Я писал романы и телепьесы, он укрылся от внимания широкой публики — потом он скажет, что решил заниматься хозяйством и воспитывать Шона, своего второго сына. Я уже прочел его недавние интервью в Newsweek и Playboy — те, где он рассказывал, как рад хлопотать по дому, — но я просто не мог представить, как он возится с малышом или печет хлеб, о чем наперебой сообщали журналы. Нет, может, он пару раз и извалял руки в муке, — но чем еще он занимался последние пять лет? Я надеялся, что скоро узнаю.

Перед тем как лечь спать, около полуночи по лондонскому времени, я позвонил Леннонам на Манхэттен, в «Дакоту», — хотел сказать Джону, когда точно прибуду в Нью-Йорк. Трубку взял ассистент, ответил, что они оба отправились в студию — замиксовать одну из песен Йоко, — а ему велели передать вот что: Джон с нетерпением меня ждет, а потому, как приеду, милости просим сразу в апартаменты.

Я проснулся в 4:30 утра: разрывался телефон на прикроватной тумбочке. Зараза, кому там не спится в такую темень? А может, уже едет мое такси, и пора собираться в аэропорт? Но нет. То был журналист из Daily Mail.

— Простите, что разбудил вас, — сказал он. — Но из нашего филиала в Нью-Йорке пришло сообщение, что в Джона Леннона стреляли.

Что? На пару секунд я словно отключился. Ему пришлось повторить.

— Он ранен? — спросил я, собравшись с мыслями. — Тяжело?

Этого человек из Daily Mail не знал.

Эра круглосуточных новостей еще не наступила, так что я встал, спустился вниз и настроил радио на кухне на BBC World Service.

Я боялся услышать эти слова. Но я их услышал. В пять утра они стали лейтмотивом новостей. Джон Леннон был мертв. Убит у собственного дома в Нью-Йорке, на углу Сентрал-парк-Вест и 72-й улицы, когда он вместе со своей женой Йоко. Оно возвращался домой из студии звукозаписи.

Ему было сорок.

За десять лет до этого Джон сказал: вот жизнь, крутишься как белка, сбавить бы темп, а то как бы в ящик не сыграть, когда стукнет сорок… Помню, при мысли, что придет день и нам будет сорок, мы оба улыбнулись — это же так много! — и он спросил меня:

— Ты еще мой некролог не написал?

— Да нет, — ответил я удивленно.

— Вот бы прочитать, когда напишешь, — усмехнулся он.

Тем утром, 9 декабря 1980 года, я отменил билет на рейс в Нью-Йорк. Мне предстояло иное. Некролог.

Предисловие

Джон Леннон не умещался ни в какие рамки. Он менял образы как перчатки и не мог надолго застыть ни в одном. Он был лабиринтом противоречий. Он рвался петь, но настолько не любил свой голос, что не раз намеренно исказит его на записи; он, ревнитель классического рок-н-ролла, со временем причислил себя к авангардным художникам; прирожденный лидер, порой он будет так покорно идти на поводу.

К концу дней он стал богемным миллионером, но по-прежнему любил романтично представлять себя героем рабочего класса, — хотя его растили в просторном доме, в уюте и комфорте, в славном зеленом ливерпульском пригороде, и от пролетария в нем не было ровным счетом ничего.