Дмитрий Александров

Пузырник

Первый пузырник появился на Земле девять лет назад. Он надулся в коровнике. Когда пузырник лопнул, ветхое здание разметало по деревне. Одну из коров выбросило за забор, и поскольку было раннее утро, то ещё до приезда полиции кто-то успел срезать с неё приличный кусок.

Следующий надулся в Н***ске, на центральной площади. Он успел пообщаться со студентом, попал в шесть мобильных телефонов в виде фотографий и затем лопнул. Студент долго ходил в гипсе, стал знаменитым, но из института вылетел.

Пузырники надувались здесь и там. Образовался штаб по их изучению (в котором, разумеется, заправляли военные). Пришельцев пытались перевозить, но это обречённое дело заканчивалось всегда хлопком и разлетающейся сиреневой массой с запахом бергамота. Тогда их принялись укрывать, подбирать в этом укрытии газы или жидкости в надежде создать условия их родной планеты. Пузырники людских усилий не ценили, не принимали и лопались с особым старанием, причиняя большие разрушения.

Вскоре они разочаровали военных.

Позже разочаровали охотников на пришельцев.

Через год они всем надоели, через два к ним привыкли.

Со временем пришельцы стали надуваться только в местах тихих, малолюдных. Лопались они теперь тоже без лишнего шума и разрушений, просто лопались. Жижа высыхала, и следов практически не оставалось.

Заговаривали пузырники не с каждым. Возможно, их интересовали только определённые люди; во всяком случае в их выборе не было видимой системы. Человек слышал из мягкого двухметрового шара свой собственный голос, и многие из тех, кому выпал шанс пообщаться таким образом с инопланетянином, пугались и уходили прочь.

Стоит сказать (хотя это никак не красит нас, людей), что сразу появились пузыроненавистники. В пришельцев кидались, стреляли из ружей, поливали водой, пытались даже поджигать. Насколько было пузырникам это безобразие неприятно, мы не знаем; во всяком случае, оно не приносило им никакого вреда. Поговаривали, что позже у хулиганов начинали расти в разных местах малиновые волосы — эта страшилка была одно время очень популярна.

Мне доводилось пару раз видеть пузырников. Первый раз на ржаном поле, на краю которого я отдыхал, возвращаясь домой с работы. Большой шар медленно надулся метров до трёх и тут же лопнул. Так бывало часто, ничего удивительного.

Второй раз пузырник надулся возле хлебного фургона. Пузырника окружили мальчишки и стали кричать всякие глупости и кидать в него поеденную червём сливу-дичку, но тот ничего не отвечал, и когда дородная продавщица отогнала всех прочь, лопнул, точнее тихо сдулся, превратившись в лужицу.

И вот я встретил моего третьего пузырника.

* * *

Свежим апрельским утром наша буханка ползла по просеке через грязь и гнилушки — искать место аварии на линии электропередач. У сто пятьдесят третьей опоры напарник остановил машину:

— Кабеля нет. Черти, опять срезали, что ли? Ворьё!

Он спрыгнул вниз, прижал руку к правому боку (у него дня два уже кололо что-то в правом боку), скривил губы, глядя на осколки изоляторов, лежащие под столбом. Я тоже вылез. Почти недвижимый воздух наполнял лёгкие ощущением спокойствия, отрешённости. «Пустяки, — говорило утро, — мелочи». «Пустяки» — вторила ему неровная трель припозднившейся зарянки.

— Тереть-перетереть! Придётся ехать на базу: склянки забыли.

— Я здесь подожду. Соседние схожу осмотрю, — ответил я. Хотелось ещё подышать этим спокойным мудрым воздухом; трястись в прокуренной буханке и слушать ворчание не хотелось.

— Как знаешь, — он, так и не разгибаясь до конца, кряхтя, залез в машину, дёрнул рычаг. Шум двигателя потревожил ненадолго утреннюю тишь, буханка с трудом выбралась из глубокой колеи, развернулась и, качаясь, заковыляла обратно. Снова вернулся покой. Я закрыл глаза, медленно впустил в лёгкие апрельский воздух. Сколько в нём от марта и сколько от мая? Кажется, майского уже побольше — хорошо.

Между опорами всё было топь и глина — сапоги скользили, и я решил, что разумнее пройти по краю густого старого ельника. Глубокий таинственный лес занял меня, и я поначалу не обратил внимания на тихое шипение, раздававшееся от просеки. А когда повернулся — он был уже там. Обычного размера, обычного цвета только что надувшийся пузырник.

Я подошёл к пришельцу. Поверхность его была ещё морщинистой, но постепенно разглаживалась, теряла глянец, покрывалась сиреневым бархатом. Мне отчего-то захотелось поздороваться с ним.

— Привет! — сказал я.

— Привет, — ответил пузырник моим голосом. Ответ можно было бы принять за эхо, случись встреча где-нибудь под мостом, в закрытом месте.

— Что делаешь?

— Объявился. Хочу понять. Почувствовать.

Я потрогал пенёк, рядом с которым появился гость. Сырой, но не настолько, чтобы не присесть.

— Что понять? — усевшись на пень, я стал рассматривать пузырника: мне было интересно, откуда он производит звуки.

— Тебя.

От неожиданного ответа я закашлялся.

— Меня? Зачем меня?

— Потому что ты землянин.

«Вот оно что, — подумал я. — Значит, они действительно собирают информацию о нас, обо всём человечестве». Сразу захотелось выглядеть как-то по-особенному, дать пришельцам понять, что с землянами шутки плохи. Одновременно стремление это осознавалось мальчишеским, глупым, как раз недостойным великих землян. Когда хочешь нарочно продемонстрировать силу, обыкновенно показывается твоя неуверенность, слабость.

Пузырник чуть качнулся:

— Что рядом со мной?

Я оглядел пятак грязной глины, из которой ближе к лесу пробивалась кое-какая зелень. Справа от пузырника, под самым его боком, краснели две стреляные гильзы двенадцатого калибра.

— Ах вот что с изоляторами случилось, — нахмурившись, я поднялся было за гильзами, но чтобы их достать, пришлось бы оказаться прямо рядом с пришельцем (дело не самое приятное), и я сел обратно. — Это оболочки от стреляющего оружия.

— Вы здесь воюете?

— Нет, чиним линию. Оружие было у охотников; похоже, они стреляли по линии и испортили её.

— Линия приносит охотникам вред? — голосом, лишённым всякой эмоции, спросил пузырник.

— Вред? Нет, линия всем приносит пользу. Даёт электричество. Они просто развлекались. Стреляли по изоляторам. Хотя… Провод же кто-то срезал, — я задумался.

— Провод я понимаю. Нехватка металла?

— Что? А, вы хорошо осведомлены, — удивился я. — Тут правда не металла, а денег нехватка. И совести, — добавил я, чуть помолчав.

— Я могу спросить про совесть? — на поверхности пузырника (на обращённой ко мне стороне) проглянуло едва заметное красноватое пятно.

— Конечно.

— Совесть — это орган, которым вы чувствуете зло и добро?

Я рассмеялся:

— Можно и так сказать.

— У нас никогда не было этого органа, поэтому мы не чувствуем. Сложно понять слова «добро», «зло»…

— Значит, люди для вас одинаковы? Не важно, нападают ли они на вас, любят ли?

— Все одинаковы.

Некоторое время мы молчали. Затем я спросил:

— Обида.