Женщины не слишком доверяют мужчинам вообще и слишком доверяют им в частности…

Г. Флобер

Таксист чертыхался, потому что дорогу все время заносило снегом, дворники не успевали отчищать стекло, а ехать было еще долго.

– Понесло же вас в такую даль темной ночью!

– Я в гости, на дачу позвали.

– На дачу надо на своей машине ехать – или хоть на подружкиной!

– Да я тут в командировке. И не попросишь никого, давно не видела. А все подружки – уже там.

– Все люди как люди, дома сидят, Рождество справляют, тесть мой, небось, третью бутылку уже открывает!

– Так у вас же работа.

– Вот то-то и оно, что работа – если б не деньги, польстился бы я на это захолустье…

Денег, он, правда, запросил столько, что я чуть было не отказалась. Но что делать-то – самолет опоздал, хорошо что вообще сели в Пулково, а не угнали на какой-нибудь запасной аэродром. Не всякий пилот пойдет на риск и станет садиться в такую погоду. Но у нас пилот был опытный, высококлассный.

Опять не было времени походить по городу. Подарки я привезла с собой, нигде не задерживалась, сразу бросилась искать машину – а потом наверняка тоже будет не до того, проторчим два дня на даче, обратный рейс в среду, дай бог, чтобы из своих подвез кто-нибудь, не такси же снова заказывать. Меня, конечно, могут заподозрить в излишней прижимистости, но что поделаешь, жизнь такая -если тратить деньги не глядя, завтра придется залезать в долги, сколько бы ты ни зарабатывал. Праздники – это вообще разорение. Но что ж делать – не праздновать? Хорошо, что девчонки позвали – сколько лет всех не видела. Праздник – хороший повод, если на праздники на встречаться – в будни уж точно не увидишься. Вообще, я очень мало общаюсь с людьми просто так, по-дружески. И некогда, и образ жизни не способствует…

Плохо, что так давно всех не видела. Что ж, зато сейчас мне ни от кого ничего не надо, и я крепко стою на ногах.

Телефон зазвонил. Великая вещь мобильная связь – в любом городе, в любой стране можно взять трубку и услышать знакомый голос! Муж звонил – он всегда звонит, хочет удостовериться, что со мной все в порядке, что я цела, я тут, со мной ничего не случилось, и я не улетела от него на Луну. Смешной он у меня, ей-богу. Я тут. Я тут и даже праздную, хотя у всех нормальных людей праздники уже закончились и давно начались трудовые будни – а тут еще до четырнадцатого пир горой.

Потом позвонила Ева, спросила, скоро ли я наконец доберусь. Таксист пробурчал, что если на пути не встретится противотанковый ров, если не ляжет вечная мгла и не сойдет новый ледник – то, может, и скоро, впрочем, насчет ледника он не уверен. А потом взял у меня трубку и еще полчаса выяснял у Евы дорогу, зануда противный.

Мы обогнали старенький «Мерседес», осторожно ползущий по обледеневшей дороге. За рулем сидела девушка, смутно знакомая, а рядом с ней – ослепительная красотка в мехах. Господи, да это же Оля!

– Стой, стой! – закричала я таксисту.

– Чего еще?

– Остановитесь, пожалуйста, вот прямо здесь!

Чертыхаясь, он затормозил, и я выскочила из такси почти на ходу, крича и размахивая руками. «Мерседес» включил поворотник и съехал к обочине. Девушка на водительском сиденье опустила стекло и всматривалась в меня пристально и серьезно.

– Танюшка! – засмеялась я. – Не узнаешь, что ли?

С воплями «Регина, Регина!» из машины выскочила Оля.

Когда мы вдоволь наобнимались, я отпустила брюзгу-таксиста и пересела к ним на заднее сиденье теплого уютного салона «Мерседеса».

Но вот мы наконец добрались. У ворот нас встретила Ева, и мы стали пробираться к дому – я, как Дед Мороз, тащила свой мешок с подарками – скромно, но каждому.

А еще вино и шампанское – этого много не бывает. Ева показала нам дом, я поахала, как и полагается, – роскошно, ничего не скажешь, дорого, современно, со вкусом, места столько, что на все хватит – и на «милый уголок», и на «торжественный зал», и на хай-тек… Елка, гномы, гусь в духовке – все как положено. Потом засучила рукава и напросилась помогать на кухне, чтобы не сидеть без дела.

А потом повалил народ. Половину сразу и не узнаешь. Мэри, Геля, Надюша…

– А это кто? Светка?!

– А тебя, ты думаешь, просто узнать?!

А потом, одна за другой, Мила и какая-то Марианна, которую я вообще не помню. Ждали Василису с Белкой, но у них что-то там с машинами случилось. В общем, решили начинать…

Очень скоро все настолько раскрепостились, что уже можно было не скрывать – конечно, всем хочется поговорить о себе. Когда еще найдешь такую благодарную аудиторию – а тут повод есть, столько лет не виделись. Как же приятно все-таки оказаться в шумной дамской компании, я совсем отвыкла от этого при своей кочевой жизни. Девчонки придумали, что будем все на камеру снимать – увековечим, как говорится, для истории…

Очередь свою я как могла оттягивала – и подарки я еще не всем подарила… И на кухне там что-то осталось, надо бы принести… Но вот бутылочка крутится снова, и мне уже не отвертеться – рассказывай, говорят. Им легко – мне такое надо рассказывать, что не поймешь вообще – надо ли. Но вроде все свои, и нехорошо их обижать – они-то честно все про себя выложили. Сейчас придется их поразить – один пункт в этой истории явно будет неожиданностью. Ну что ж…

А начинать все-таки надо с тех времен, когда я еще ни с кем из них не познакомилась и Ленинград видела только на открытках – с родного города, с начала.

– Соколова, ты дура!

Я стояла в коридоре, ругала себя последними словами и рыдала. Дверь класса захлопнулась за мной с таким треском, что где-то на потолке стала сыпаться штукатурка; когда я отворачивалась от окна, я видела этот усеянный штукатуркой пол и начинала рыдать еще сильнее – выйдет литераторша, заметит, заорет и уж точно потащит к директору. Хотя выбегать с рыданиями посередине урока – для нее само по себе преступление.

Черт бы побрал Булгакова! Зачем его включили в школьную программу? Кому он мешал? Стоял себе тихо на полке у тети Зины, папиной сестры, и я даже хотела его прочитать – тетя Зина говорила, что это здорово.

Тетя Зина работала химиком на заводе, она была старше папы, у нее была бурная молодость – в Москве, в институте. От бурной молодости остались прическа, Булгаков, Мопассан и еще какие-то книжки, которые я не удосужилась прочесть, подписка на толстые журналы, в последние годы по понятным причинам сильно сократившаяся, и «привычка совать нос не в свое дело», как говорил папа. Папа считал сестру вертихвосткой, презирал за то, что она так и не вышла замуж, и слегка, как мне кажется, ненавидел за то, что она умотала из дому в институт, а он остался и «кормил семью». Зарабатывал он всегда больше, это правда – ему хватило училища при заводе. Получал он, когда я была маленькая, вдвое, а то и втрое больше тети Зины. Но тетя Зина была «столичная штучка», а он нет. Другие инженеры тоже были «столичными штучками», не все, но многие, однако они были чужие, и им это прощалось. А тетя Зина попала по распределению в свой родной город, «на родной завод». Ей даже квартиры не полагалось, как приезжим, и она еще десять лет жила вместе с папой и бабушкой, пока наконец не вымолила, переступив через себя, у начальства однокомнатную и не уехала от нас вместе с бабушкой, сказав на прощанье: «Да подавитесь вы этой квартирой, все равно с вами никакой жизни нет!» Мы – то есть я, папа, мама и мой старший брат – остались в своих двух комнатах, и в последнее время я все чаще вспоминала эту ее фразу и думала, что тетя Зина была во многом права.