Егор Упиров

Вопль

Холод. Первое что я почувствовал был холод. Острый и колющий, как рыбьи кости, он пронзал мою кожу, проникая в поры и сводя мои мышцы. Телодвижения были мне непосильны. Я чувствовал, как моё тело остывает. Это приятное чувство. Словно погруженный в ванну со льдом после невыносимой, изнуряющей жары, я получал наслаждение от постепенно изводившего меня холода. Резкий перепад температур отзывался легким покалыванием или пощипыванием, будто тысячи радио и телепомех у тебя под кожей. Не помню, как долго это продолжалось, но помню, как резко и бесцеремонно моё тело пронзило судорогой. Приятного мало. Радует одно — боль я сейчас ощущаю не так явно.

Белый шум. Я слышал только белый шум. Меня вертело, переворачивало, бросало из стороны в сторону, как головокружение. Вода бурлила и хлестала по лицу, залезала ко мне под одежду, под кожу. Удар. Что-то тяжелое тупо ударило меня по голове. Я зажмурился и, хотя меня мотало, как лист в осеннем порыве, появилось стойкое ощущение неподвижности. Будто помещенный в масло или формалин, я лишь еле ощутимо покачивался от прикосновений воды, испуская плотные пузырьки воздуха. Застывший в воде, как насекомое в янтаре, я слегка приоткрыл один глаз и улыбнулся черному бесформенному предмету, который быстро приближался ко мне. «Конец», — мысленно проговорил я, прежде чем отключился. Примерно полторы минуты назад (а может быть прошел уже час?) я решил спрыгнуть в бурлящий поток сибирской реки, оставив улицу наедине с собой.

Все началось в моей квартире за день до этого. Был сентябрь или апрель, не помню. Погода была дождливая и хмурая. На улице моросил дождик, отстукивая неровную дробь по крышам припаркованных снизу машин. Посеревшее под натиском пузатых дождевых облаков небо нависало над крышами таких же серых домов. Ветер бесцеремонно заигрывал с посеревшим тополиным пухом…значит, был июнь или июль. Странно, мне всегда казалось, что такая погода бывает только весной и осенью. Было лето. Я сидел на узком подоконнике перед открытым окном и наблюдал за тем, как смеркается день. С улицы, через окно, до меня, вместе с прохладой осадков, доносился тот очаровательный запах дождя, который так успокаивает и умиротворяет. Вдох. В этот момент, в момент вдоха и выдоха, мир и всё вокруг казалось таким минимальным, таким ничтожным и вторичным. Сейчас существовал только я, дождь и раскрытое настежь окно. Выдох. На асфальте медленно, но однозначно толпились лужи, тучи сгущались, день подходил к концу. Глубокий вдох. Дождь закончился, наполнив воздух бодрящей свежестью. Выдох и снова вдох. Я смотрел на пустой сырой двор, на причудливые лужи, на падающую с деревьев воду, на тяжелый песок на детской площадке. Как вдруг меня посетила мысль о том, что окно точно такого размера, чтобы я смог пройти через него в полный рост. Не пригибаясь. Это удивительно, но раньше я этого не замечал. Я стал примеряться и даже залез на подоконник с ногами. С улицу задувало и мои привыкшие к домашним тапкам ноги слегка побледнели. Но я все примерялся, просовывая по очереди разные части своего тела в наружу. Показалось. Для того, чтобы пролезть в окно, мне всё же придется нагнуться, при чем довольно сильно, примерно, в 1,5 раза. Признаться, это слегка меня огорчило, и я принялся спускаться с подоконника. Я уже почти слез, как чей-то вопль, доносившийся с улицы, заставил меня снова замереть на подоконнике: «Смотрите! Остановите его! Прыгнет!» Это была женщина, на вид ей было лет 40, хотя я плохо разбираюсь в возрастах, особенно в женских, особенно если женщина страшная. Та была страшная.

Мне стало интересно, кто же собирается спрыгнуть, и я подался вперед, высунувшись почти всем телом в окно в попытке отыскать новоявленного самоубийцу. Когда я высунулся из окна, женщина заверещала ещё отчаянней: «СТОЙ! НЕ ПРЫГАЙ! МОЛОДОЙ ЕЩЁ!». Я засуетился, спеша рассмотреть верхние этажи, но почувствовал, что если подамся еще чуть-чуть вперед, то точно упаду. Я обратился к женщине:

— Извините, а на каком он этаже? — из-за того, что я живу на четвертом, мне не пришлось сильно кричать. Женщина на секунду застыла, широко уставившись на меня. Быстро огляделась по сторонам и убежала прочь.

Я проводил ее ускользающее в арке тело, еще раз поглядел на верхние этажи и убедившись, что никто не решил свести счеты с жизнью, слез с подоконника и закрыл окно. Пока я искал того, кто собирался спрыгнуть, день совсем закончился. Наступила ночь. Зажглись фонари, в свете которых лужи походили на бездонные ямы, разбросанные тут и там по двору. Взглянув в последний раз на двор, я тяжело выдохнул и пошел обедать.

В тот день я проснулся в три или четыре часа дня, тогда же и позавтракал чаем и булкой с сахаром. Не знаю почему, но я сильно люблю мучное, во всех его проявлениях, особенно с сахаром. Тем временем было уже десять часов вечера, и я проголодался. Живот уже изнылся, пытаясь привлечь к себе внимание. В последнее время я так мало и непостоянно ем, что должно быть сбросил уже килограмм десять, а может всего один. На этот счет у окружающих меня, да и у меня самого, ходят разные мнения. Весов у меня нет, поэтому проверить это никак нельзя. Но зато достоверно известно, что своим режимом питания я заработал себе гастрит. У меня даже есть на него сертификат от врача из поликлиники. Я вошел на кухню.

На кухне было всё как всегда: холодильник в дальнем углу, стол с тремя стульями возле стены напротив, неприятный запах застоявшейся воды. Я поморщился и встряхнул головой — надо избавляться от этого запаха. Возле холодильника я замер, заметив в отражении стекла тощего с синяками под глазами. Он был пугающим. Особенно пугали его глаза, они были безумными и впалыми, как у старика. Я вглядывался в отражение, ощупывал его глазами и никак не мог избавиться от мысли, что я где-то его видел. Может быть это мой сосед? Но который? Вскоре отражение исчезло и в стекле снова замельтешило моё собственное, к которому я привык. Открыв холодильник, я обнаружил лишь один помятый томат и бутылочку уксуса без этикетки. «Сегодня обедаем салатом». Зачем-то включил плиту. Посмотрел как нагревается конфорка. Выключил. Отобедав томатом, я протер уголки рта бумажной салфеткой и пошел готовиться ко сну. Не скажу, что я был уставший, но больше делать мне было нечего.