Шли годы… Вернее, бежали… То размеренной ровной цепочкой, затылок в затылок, как сбившиеся в кучку стайеры на долгой дистанции, то быстро-быстро и вприпрыжку, с оглядкой, рывками-урывками — будто арестанты из тюрьмы…

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРОЛОГА

КАКИЕ ЭТО БЫЛИ ГОДЫ? (пояснение для дураков).

Трудные, безумные, я бы даже сказал, непосильные для многих и многих, однако, сулящие надежду, благодатные для судеб родины. Об этом вещали с высоких трибун умные ораторы, рассуждали искушенные докладчики, толковали в газетах духовные пастыри и пахари нивы народного просвещения.

При всем огромном уважении к их интеллекту и желании согласиться с их доводами и поверить в лучшее, годы эти оказались совсем уж отчаянными лично для меня. Долгими бессонными ночами я пытался осмыслить суть и причины столь вопиющего несоответствия того, что слышал, и того, что со мной происходило, и осознавал полнейшую неспособность прийти хотя бы к малоутешительным успокоительным выводам. Ведь если я был частичкой великой державы, идущей полным ходом к счастью и благоденствию, то должен же был — пусть в малой степени — испытывать прилив оптимизма и духовный подъем? А этого почему-то не получалось. Напротив, меня снедала тоска, удручал страх, душило отчаяние. Собственно, жизни как таковой не было. Она споткнулась, остановила течение, впала в агонию и кому одновременно (если такое — с медицинской точки зрения — возможно).

Вывод. Думать я еще не умел. Этому предстояло учиться.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Да, весна, как и прежде, одаривала и манила легковерных листочками надежды.

А осень этими листочками сорила, заваливала ими улицы, мотовски сыпала напропалую, заставляя дворников с утроенной энергией работать метлами и очищать тротуары и мостовые от скукожившихся и пожелтевших трупиков несбывшихся мечтаний…

Лето изнуряло жарой и навязчивым изобилием предложений и искушений: купания в прохладной реке, сбора грибов и ягод, вариантов поехать куда-нибудь на море… Но заштрихованный дождями воздух напоминал о мнимой, бутафорской подоплеке этой сезонно недолгой роскоши, лишал благие намерения дальнейшей перспективы, подменял сладость радужных замыслов думой о практической их невыполнимости в условиях истаивающего тепла, нестойкого материального достатка и реального отсутствия плюрализма личных возможностей…..

Зима сурово примораживала остатки иллюзий.

ПРАВИЛЬНОСТЬ

И все же порой меня охватывало странное, почти шизофреническое чувство правильности происходящего. Логичности творящегося. Разумности свершаемого. Я начинал верить в будущее. Хотя оставался — я это отчетливо ощущал — внутри прахом идущего настоящего.

Со мной случались приступы онормаливания. Хотелось покупать вещи, набивать ими квартиру, обустраиваться так, будто собираюсь вековать-обывать предолго и бессрочно. Это были счастливые моменты: я забывал, что можно износить не так уж много костюмов, прочитать лишь определенное количество книг, а потом — придется оставить и покинуть все с таким трудом и воодушевлением собранное…

Я терялся в догадках. Негодовал на себя. Старался рассуждать здраво. Даже вычерчивал и анализировал параболы и амплитуды своих настроений. Пугался: не грозит ли примиряющая с действительностью защитная реакция организма началом раздвоения моей и без того постоянно противоречащей самой себе личности?

Почему, почему мне было неуютно — на фоне все ускоряющей брожение и пестрящей разнообразием карнавальной веселости и вакханалии череды дней? Если мелодия бытия разыгрывалась по законам классической партитуры и правилам нотной грамоты — откуда врывались в стройные ее созвучия аккорды какофонии и диссонансной фальши?

Внезапно и с большим опозданием я очнулся и прозрел, обнаружив: в сумбуре солнечно-пасмурных превращений мне мучительно не хватает, до кислородного голодания не достает незаменимого компонента и элемента — Маркофьева! Без него, светоча и кумира, героя и победителя, философа и ученого, поэта и композитора, танцора и певца мое пребывание в подлунном мире стало пропащим, неполным, никчемным. Пустым и пресным. Недосоленным, недоперченным, недоваренным — как приготовленное неумелой хозяйкой блюдо. Он, царь и бог, богач и бедняк, мудрец и провидец, футболист и хоккеист — привносил в мою пустопорожнюю тягомотную биографию подобие смысла, сообщал мыслишкам вселенский масштаб и космический размах… Без него я был не я. А отторгнутая от гумуса корневая система или, напротив, почва, на которой ничего не произрастает.

Ах, как ярко, насыщенно, лихо мы жили в эпоху расцвета нашей дружбы и воплощения маркофьевских начинаний и свершений — в науке, культуре, общественных сферах и подвижничестве на благо масс… Как много успели осуществить, внедрить, претворить… И сколько еще роилось в наших мозгах планов… Увы… Неумолимое течение реки времен и населяющие ее бобры-обстоятельства разлучили тех, кого, казалось, невозможно разъединить. Устраивая запруду за запрудой, громоздя один барьер над другим, исподволь влияя на развитие событий, — развели нас по разные стороны плотин и мостов…

ТРОЛЛЕЙБУС

Нельзя сказать, что я вовсе и окончательно потерял Маркофьева из виду.

Однажды в троллейбусе, погрузившись в чтение, с головой уйдя в реферат, подготовленный к защите моим учеником, я совершенно не обратил внимания на подошедшего, нет, подкравшегося сзади сдобного человека, который что было мочи гаркнул мне в затылок:

— Ваши проездные документы! — И, когда я вздрогнул и нервно дернулся, громко и радостно захохотал.

То была мимолетная, беглая встреча. В салоне, оказывается, работала бригада контролеров (и Маркофьев был в их группе), двое его мордоворотов-коллег прицепились к какому-то несчастному "зайцу", поволокли его на выход, Маркофьев, размахивая удостоверением, бросился им помогать, мне он лишь успел сообщить, что трудится в системе не то охраны общественного порядка, не то в транспортной милиции…

БАНК

Следующее свидание произошло, когда я ринулся вызволять сбережения родителей из внезапно обанкротившегося банка. Собравшаяся перед входом толпа скандировала:

— Деньги! Деньги! Деньги!

Отдельные граждане истошно выкрикивали:

— Верните наши кровные!

Многим, особенно пенсионерам, делалось дурно. Их увозили завывавшие сиренами "скорые помощи". Прохаживавшиеся с дубинками и полосатыми жезлами вокруг сборища милиционеры призывали людей не митинговать и разойтись по домам. Тут я и увидел Маркофьева — он протискивался сквозь скопление наэлектризованных бедолаг к мраморным ступеням, на которые в этот момент как раз выходил для встречи с народом то ли владелец, то ли управляющий, то ли просто облеченный доверием начальства клерк в дорогом костюме и с дымящейся сигарой во рту. Сделав затяжку и выпустив колечко дыма, банковский служащий поднял руку, наступила тишина.