Ваня Милославский

Тени извне

Вокруг произведений искусства всегда вращается множество слухов и домыслов. Что имел в виду художник, когда писал свой шедевр, какие мысли вложил в него? Преследовал ли какую-то определённую цель или просто слушал шёпот музы? Некоторые утверждают, что только им доступен глубинный смысл живописи. Есть любители оспорить их мнение, а также люди, оценивающие вещи по принципу: нравится, не нравится. Так и зарождается извечное противостояние критиков, ценителей искусства и простых обывателей.

Подобные размышления посетили меня в процессе наблюдения жаркой полемики двух дам. Баталия развернулась в Третьяковской галерее возле картины Эдварда Мунка «Крик», что, в общем-то, вполне ожидаемо – столь неоднозначные произведения часто вызывают много вопросов. Выглядели дамы под стать культурным заведениям Столицы, словно собрались на конкурс красоты, и кабы неявная разница в возрасте, то их вполне можно было бы принять за близняшек. «Мать и дочь», – заключил я. Спор разгорался и неподдельный интерес к ярким эмоциям направил меня в их сторону.

– Прошу прощения за вмешательство, я совершенно случайно услышал ваш спор и готов предложить услуги секунданта в этой словесной дуэли.

Мадам, уже шагнувшая за бальзаковский возраст, бросила сомнительный взгляд на мою персону:

– О, а вы, что знаток искусства?

– Ещё какой, – я надел на себя самую обворожительную улыбку, – Альберт Высоцкий к вашим услугам. Мои произведения представлены в зале современного искусства, и как художнику хорошо знакомы другие направления.

– Ага, стало быть, эти инсталляции из мусора, окружённые различной мазнёй, ваших рук дело?

– Мама! – вмешалась девушка. – Я тебе сто раз говорила, что искусство не знает границ, – обернувшись ко мне, она продолжила. – Мама считает, что эта картина дурацкая, потому что так рисуют школьники…

– Или под действием запрещённых веществ, – вставила вредная дамочка.

– А вот я читала, что художника вдохновила какая-то мумия, увиденная им на выставке в Париже. Там и фото было – очень похоже. Эта картина – аллегория на трагичность одиночества, переданная через крик.

– Маниакально-депрессивный психоз она передаёт, – не сдавалась мамаша.

Пока угли спора вновь не заполыхали, я решил повернуть дискуссию в несколько иное русло:

– Дамы, а вы когда-нибудь слышали про синестезию?

Обе тут же замолчали, вопросительно посмотрев на меня. Довольный произведённым эффектом я продолжил:

– Синестезия – это феномен особого восприятия окружающей среды, когда обычные чувства дополняются звуками, цветом или объёмом.

Недоумевающие лица собеседниц потребовали более глубоких объяснений:

– Например, вы… – я обратился к девушке.

– Лиза, – подсказала она, – а мама – Бронислава Викторовна.

«И броня наша крепка», – усмехнулся про себя я.

– Рад познакомиться! Так вот, Елизавета, к примеру, вы, как и большинство людей, видите на бумаге просто буквы, а синестеты вдобавок к этому видят их истинный цвет и объём. Это как попробовать кофе на вкус, ощутив при этом его форму.

– Психи, что ли? – Бронислава Викторовна брезгливо поморщилась.

– Совсем нет, синестезия не является психическим отклонением – это лишь особенность восприятия. Знаете, есть мнение, что все люди рождаются такими, но с возрастом эта способность утрачивается. Во все времена многие деятели искусств готовы были отдать руку на отсечение, лишь бы обладать таким даром, только представьте, какие он даёт возможности для творчества!

– Я всё же не очень понимаю, что значит истинный цвет и как это – видеть объём? – Лиза задумчиво посмотрела на меня. – И при чём тут наш спор с мамой?

– Всё просто: существует мнение, что Эдвард Мунк написал картину, подражая синестетам. Здесь изображено то, как воспринимается в цвете человеческий вопль.

– В смысле?! Они видят мир, как на этой картине? – ахнула девушка.

– Точно шизики и наркоманы, – не преминула добавить Бронислава Викторовна.

– Возможно, как на картине, а может, и по-другому, каждый синестет воспринимает мир по-своему. Я вот читаю чувства других людей в цвете и форме.

– Вы? – глаза Лизы стали похожи на блюдца.

Вдохновлённый искренним удивлением я, надув грудь, продолжил:

– Моя синестезия своего рода светоцветовая эмпатия. Я могу чувствовать то же, что и мой собеседник, но при этом ещё и видеть цвета этих ощущений ореолом вокруг человека.

– Как экстрасенс? – выразила свою догадку Лиза.

– Не знаю, я не экстрасенс. Но вот сейчас вижу вокруг вас искрящуюся золотом ауру и переживаю такое же удивление и смущение.

– Так к моей дочери ещё никто не подкатывал, – ехидно заметила Бронислава Викторовна.

– Хоть вы мне и не верите, – я перевёл взгляд на мать Елизаветы, – но в вас также преобладает солнечный цвет, самую малость разбавленный сине-зелёными каплями сомнений.

Ощущая мельчайшие изменения эмоций моих собеседниц, я наслаждался их чувствами. Лёгкое изумление, немного волнения и явная симпатия от юной Лизы, а также здоровый скепсис, приправленный любопытством, её матери, чьё строгое лицо смешно обрамляет яркий нимб.

Вдруг аура Брониславы Викторовны исчезла, а глаза почернели. «Нет, только не это»! – паника ударила в голову, перепутав мысли в ожидании рокового момента. Ладони заледенели, а по спине заструился липкий пот. Как в замедленной съёмке из глаз женщины потекли мерзкие тени. Через несколько секунд её голова стала напоминать жуткое переплетение веток с колышущимися на невидимом ветру чёрными листьями. Аура Лизы покраснела от беспокойства. Она что-то пыталась говорить, но слова отскакивали от моих ушей. В оцепеневшем от ужаса сознании гремело лишь одно: «бежать, бежать подальше отсюда». Не говоря ни слова, я бросился прочь от этого зрелища.

Моросящий осенний дождь помог немного вернуться к реальности. Я потерял счёт времени, бесцельно бродя по городу, пока не оказался на пороге своей мастерской. «Оно вернулось, – тяжёлые мысли окутали голову, – нужно всё зафиксировать… как и раньше».

Промокший насквозь, трясущийся от холода и страха, я подошёл к этюднику. Что ж палитра сегодня будет скудной на краски. Кисть сама прыгнула в руки, и тёмная Муза не отпускала меня до глубокой ночи, пока работа не была закончена. Я долго не мог оторвать взгляд от портрета Брониславы Викторовны с запечатлённым на ней кошмаром. Наконец, тяжело поднявшись, я потащил картину в соседнюю комнату. Здесь среди тайной экспозиции с безумными сюжетами чернело, словно отсутствующий зуб, лишь одно свободное место. Пришло ощущение законченности и вместе с тем безысходности. Наверно так чувствуют себя люди в конце пути, как старик, вышедший на пенсию и потерявший смысл жизни. Отойдя к противоположной стене, я увидел, что все детали мозаики сложились в одну. Два года ко мне являлось это. Каждый раз я скрупулёзно писал картину, стараясь не упустить ни одной детали. И вот на меня смотрит оно.

Картины ожили, выпуская в наш мир жуть и хаос иной реальности. Страшные тени стали заполнять мастерскую. Они дёргались и размазывали по поверхностям свои чёрные склизкие кляксы. Волны отчаяния забили в моём сердце, сковав тело цепями обречённости.

Нет! Я не позволю! Бензин! Да, у меня есть бензин. Непослушными руками я схватил канистру с горючим и в безумном отчаянии стал поливать всё