Как голубка поутру,

Она путь искала к дому.

Неизвестный автор

Из дневника Мэтью Готорна

Я повстречал ее в Африке, в поезде. Еще минуту назад я был один, и вот она уже здесь, и зеленые заросли джунглей мелькают по обеим сторонам нашего открытого вагона. Удивительно, как нежданно за какой-то миг может преобразиться жизнь, как несколько мгновений или часов способны нарушить ее привычный уклад! Заметь я ее, как только она вошла, уверен, мне сразу бросились бы в глаза ее непокорные огненные, словно лучи заходящего солнца, волосы, зеленые, будто африканские дебри, глаза и светлая кожа – сразу было видно, что она не из местных. И все же было в ней что-то дикое. Как и сам Черный континент. Эта женщина ничем не напоминала туземок, на которых я насмотрелся за полгода пребывания здесь, равно как и бостонских дам, знакомых мне с детства. Как ни странно, она и бровью не повела при виде глубокого шрама на моем лице. Вот, пожалуй, и все, что мне запомнилось при нашей первой встрече. Я оставался равнодушен. К ней. К окружающему миру. Ко всему. Я приехал в Африку забыться. В тот день я терзался тем, что так и не смог избавиться от воспоминаний.

Африка, 1891 год

Она едва не опоздала на поезд.

Финни Уинслет стремительно шагала по наскоро сооруженной платформе государственной железнодорожной компании Конго. Охотничьи штаны и хлопковая рубаха были забрызганы грязью, ибо последние четверть мили ей пришлось бежать. Джанджи, старинный слуга ее отца, едва поспевал за ней, пока они добирались до состава из допотопных вагонов, стоявшего в тропических зарослях.

Сквозь густое сплетение лиан и вечнозеленых деревьев пролегла длинная колея. Здесь пахло жасмином и тучной землей. Вокруг стоял невообразимый гвалт. Кричали торговцы, предлагающие свой товар, блеяли козы, кудахтали куры, ревели быки, на которых путники добирались до станции.

Повозки не могли проехать через труднодоступные районы Конго, лежавшие на пути в Матади, главный порт колонии, где Финни Уинслет должна была сесть на пароход, плывущий в Бостон. В Бостоне жили ее мать и брат, которых она не видела уже семнадцать лет.

– Тусансуалу, – произнес на киконго[1]Джанджи, поторапливая ее.

Слуга, мужчина огромного роста, пользовался среди своих соплеменников уважением. Его темная кожа резко контрастировала с белоснежной одеждой, а седые волосы блестели под лучами нещадно палящего солнца. Несмотря на преклонные годы, у него не было одышки.

– Если не поспешим, опоздаем на поезд и упустим провожатого, с которым я договорился, чтобы присмотрел за тобой.

Всего несколько минут назад Джанджи рассказал ей о мужчине, который должен сопровождать ее в пути. Это известие не очень-то ее обрадовало. Но она должна отправиться в Америку. Ни для кого не секрет, что одинокой женщине не место в Африке. А Финни осталась там совершенно одна. Отец недавно скончался от сыпного тифа.

– Он будет ждать тебя во втором вагоне, – сказал слуга. – Звать его Мэтью Готорн.

– Откуда ты знаешь? – спросила девушка на столь же беглом киконго.

– Поверь мне, знаю. Мы только вчера с ним договорились. А Мэтью Готорн – человек слова. – Джанджи поколебался и добавил: – Кроме того, он приятный мужчина.

– Но…

– Тебе пора идти, – перебил ее старик повелительным тоном и, смягчившись, добавил: – Я прослежу, чтобы твои вещи были отправлены в Америку.

Финни вдруг стало страшно. Что сулит ей эта новая, еще не изведанная жизнь, которая и пугала, и привлекала ее? Так не хочется покидать Африку! Может быть, остаться? Как-нибудь она устроит здесь свою жизнь.

Джанджи словно прочел ее мысли.

– Тебе надо ехать, – произнес он ласково. – Ты как та голубка, которая утром должна отыскать путь домой. Здесь тебя ничто не держит.

В глубине души Финни понимала, что Джанджи прав.

Она обняла старика, хотя знала, что это ему не понравится. Поезд дернулся и выпустил огромное облако пара.

– Мне будет недоставать тебя, родной.

С минуту его жилистое, мускулистое тело оставалось в ее объятиях застывшим и неподатливым, но затем обмякло. Впервые в жизни, проведенной в заботах о ней, он позволил себе это маленькое проявление любви.

Отведя глаза, чтобы он не видел ее слез, Финни, подхватив ранец, бросилась к вагону. Не успела она вскочить на подножку, как поезд тронулся и поплыл вдоль грубо сколоченной платформы. Она оглянулась, к горлу подкатил комок. Джанджи стоял на прежнем месте со спокойным неприступным видом. Лицо его оставалось бесстрастным. И лишь когда поезд тронулся, он поднял руку в прощальном жесте.

Финни, стоя на ступеньках, тоже подняла руку. Она смотрела назад, пока станцию не поглотили зеленые заросли джунглей; по щекам ее текли слезы. Увидит ли она его еще когда-нибудь? Пришлет ли он, как обещал, то немногое, что имело для нее значение? Сумеет ли она обойтись без этих вещей, если он их не пришлет?

Решительно тряхнув головой, Финни смахнула слезы. Теперь поздно отступать. В тот же миг она осознала, что открывает новую страницу своей жизни. При этой мысли сердце ее сладко замерло. В нем не осталось места прошлому с его воспоминаниями.

В Африке ей и впрямь нечего делать. В далекой Америке живут ее родные. Финни родилась в Бостоне. Оттуда двадцать лет назад вся семья перебралась в Африку.

Но мать Финни невзлюбила Черный континент. Невзлюбила тамошнюю, по ее выражению, «первобытную жизнь». Как только захворал малыш Нестер, Летиция Уинслет увезла его в Америку, пообещав вернуться, как только мальчик выздоровеет.

Но шло время, а Летиция не возвращалась. С тех пор Финни ничего не знала ни о матери, ни о брате. И вот теперь через каких-то несколько месяцев ей предстояло встретиться с ними, по сути дела, совершенно чужими ей людьми.

Интересно, на кого похож брат? Такой ли он рослый, доброжелательный и веселый, каким был их отец?

А мать? Что она за женщина? Отец изредка рассказывал о ней. Но из отдельных жизненных эпизодов Финни трудно было составить о ней представление. Для этого надо было ее увидеть, узнать поближе.

Когда она входила в вагон, у нее от волнения стучало в висках. Она часто думала о матери и их бостонском доме, высоком, величественном особняке из желто-голубого камня с огромными окнами. Рассказы о нем Финни слышала от отца с самого детства. Особенно ей запомнилось, что лестница там была не из дерева, а из гранита. Она вела к парадной двери с блестящей медной ручкой. Именно медной. В этом отец готов был поклясться. Стоило нажать на ручку – и дверь открывалась. Внутри находилась еще одна лестница, мраморная, по ней поднимались с этажа на этаж, которых в особняке было четыре. Везде стояли светильники, почему-то называемые канделябрами, полы были устланы половиками, связанными из толстой шерсти, а не из выщипанной травы, как в Африке.