Вот уже в третий раз глашатай проходил по улице, сипло трубя в рог и через каждые два десятка шагов принимаясь кричать:

– Ярмарка! Слушайте, добрые жители Лиона! Завтра начнется ярмарка! Приходите на ярмарочную площадь все, у кого есть хоть один лишний медяк! Приходите и у кого нет ни медяшки: может, найдете, что обменять или продать! Ярмарка! Лучший германский лен и самая теплая английская шерсть! Добрый английский король увез всех своих подданных в жаркую Сицилию, и им не нужны теплые одежды – купцы из Англии привезут шерстяные ткани сюда! Тонкое сукно из Голландии – понравится всякой даме и сгодится простой девице на свадебное платье! Отличная фламандская кожа, вино всяких сортов. Ярмарка! В Лионе завтра начнется ярмарка!

Улица была узкая, и когда глашатай для подкрепления своих слов принимался размахивать руками, он то и дело задевал прохожих, в эти утренние часы достаточно редких, однако шедших каждый по какому-то делу, а потому сильно злившихся, что этот, с их точки зрения, бездельник ходит тут взад-вперед, дерет глотку, да еще и толкается. О предстоящей ярмарке почти все жители Лиона и так уже слышали, уж во всяком случае, на улицах, населенных ремесленниками, было немало тех, кто и сам собирался привезти туда свой товар, и люди не понимали, для чего заезжие купцы платят этим крикунам: может, для того, чтоб все знали, как много у них денег?

Дома в этой части Лиона были в основном двухэтажные, частью каменные, сложенные из щербатого, плохо отесанного известняка, частью деревянные. Вторые этажи у всех без исключения домов выдвигались вперед, нависая над улицей так, что между кромками кровли оставался совсем небольшой зазор, и солнце проникало сюда только к полудню, а сейчас здесь было полутемно.

Впрочем, перед мастерской кузнеца было достаточно светло. Во-первых, она располагалась почти в самом конце улицы, и сразу за нею была небольшая площадь – обычно на ней оставляли свои повозки те, кто хотел подковать лошадей или быков, а зимой тут продавали или выменивали дрова и хворост – до городских ворот отсюда было с полсотни шагов. Во-вторых, кузнечная печь ярко полыхала, и из широко раскрытой двери падал сноп рыжего трепещущего света.

Прохожие всегда задерживались, проходя мимо кузницы, и обязательно здоровались с кузнецом, кто кивком головы, а кто и громким возгласом, призванным перекрыть скрип мехов и стук молота:

– Здравствуй, мастер Эдгар!

Обращение «мастер» было вполне заслуженное: этот кузнец слыл в Лионе лучшим оружейником, к тому же и всякого рода нарядные женские безделушки у него выходили на зависть другим, и подковы, которые он набивал, выдерживали самые долгие переходы и не слетали с лошадиных копыт. А еще кузнец Эдгар никогда и ни с кого не пытался взять лишних денег, и это тоже вызывало уважение. Поэтому никто и не возражал против того, что двадцатилетнего кузнеца величают почетным словом «мастер».

В это утро Эдгар был как обычно занят работой, и его помощники-подмастерье и двое учеников привычно хлопотали возле печи и мехов. А все, кто проходил мимо распахнутых во всю ширину дверей, заглядывали туда с особым любопытством: уж очень красивый конь был привязан к медному кольцу у входа, а седло и сбруя на нем были так богаты, что вызывали изумление – к мастеру Эдгару заезжали и знатные люди, кто же не хочет, чтоб его оружие или украшения сделал такой искусный кузнец, но таких лошадей, да с таким снаряжением тут еще никогда не видывали. Чистых кровей роскошный абиссинский жеребец сердито рыл землю узким копытом, поводя ноздрями и зло зыркая круглым черным оком на всякого, кто пытался протянуть руку, чтобы тронуть его лебединую шею. Седло восточной работы было разукрашено золотым шитьем и серебряными бляшками с вязью арабских букв, а стремена были сплошь покрыты золотым тиснением.

Тот, кому принадлежал великолепный конь, сидел на скамье, в углу, противоположном тому, который занимал горн, и, небрежно щелкая орехи, горстью насыпанные в подол его камзола, наблюдал за работой мастера. И почти все, кто, проходя по улице, заглядывали в кузницу, скорее всего, замечали, что между кузнецом Эдгаром и этим человеком немало общего. Правда, приезжий был одет если не с роскошью, то достаточно богато, под стать снаряжению своего коня, тогда как на Эдгаре были только обычные суконные штаны, башмаки, сношенные почти до дыр, да широкий кожаный фартук. Но все же он был похож на своего гостя – тот и другой – богатырского роста, крепкого сложения, однако без всякой тяжести. Могучие мускулы приезжего скрывали широкие с прорезями рукава, зато руки, плечи и спина кузнеца были совершенно обнажены, и вряд ли кто сумел бы не залюбоваться игрой его литых мышц, когда он размеренно и точно орудовал молотом. У обоих молодых людей (они выглядели ровесниками) были густые и немного вьющиеся, очень светлые волосы и, напротив, темные, как агат, глаза. Черты лица того и другого всякий назвал бы красивыми, хотя лицо приезжего покрывал необычайно густой загар, а лоб и щеки Эдгара были черны по другой причине – ему редко удавалось дочиста отмыть их от сажи.

Кузнец был поглощен работой: украшал насечкой шлем, который гость уже успел примерить. Подмастерье в это время раскладывал на деревянном столе уже готовую длинную кольчугу, тщательно проверяя прочность петель и собираясь подгонять к ней пояс, а ученики что есть силы налегали на меха – самое главное, меч и щит, мастеру еще предстояло заканчивать.

Вся эта суета не мешала Эдгару вести оживленную беседу со своим гостем, а точнее, гостем и одновременно заказчиком, хотя всякий, кто сумел бы прислушаться к их беседе, заглушенной лязгом, скрипом и грохотом, отметил бы, вероятно, что беседуют они запросто, как близкие друзья.

Они и были друзьями и хотя не видались почти год, им легко было общаться: оба знали друг друга с самого раннего детства.

– Дух захватывает от твоих рассказов, Луи! – воскликнул молодой кузнец, поворачивая шлем и придирчиво рассматривая только что нанесенный узор. – Ты столько пережил за это время, что хватит, кажется, на целую жизнь. Кстати, ты ведь так и не объяснил, каким образом отправился в поход с армией германского императора? Разве Фридрих Барбаросса когда-либо жаловал нас, франков? Разве звал в свою армию?

В ответ гость кузнеца только пожал плечами:

– Призыв принять Святой Крест уравнял всех, Эдгар. На время уравнял... Но если быть точным, то все получилось само собой. Я был в Нонанкуре как раз тогда, когда там собрались короли, французский и английский, и епископы, и вся знать, чтобы обсудить будущий крестовый поход. И нескольким рыцарям, мне в их числе, было поручено сопровождать Тирского архиепископа Вильгельма в Германию, чтобы его преосвященство своими пылкими речами убедил императора Фридриха отправиться со своим войском к Иерусалиму. И, как оказалось, старика-императора не надо было особенно убеждать! Весть о том, что проклятые сарацины захватили священный город и хозяйничают у самого Гроба Господня, так потрясла германцев, что они позабыли всю свою спесь и умудрились выступить прежде нашего. Архиепископ отправился с Фридрихом, и мне, как ты понимаешь, очень не захотелось покидать его свиту.