Вена, декабрь 1938 года

– Поторапливайся, – шипит женщина.

– Но я не хочу!

Она хватает за руку маленького мальчика, своего сына, и тянет его за собой на улицу через парадную дверь, вниз по ступенькам к машине, которая их ожидает. Снег скрипит у него под ногами, он пару раз поскальзывается, но сохраняет равновесие.

Еще очень рано, обычно он встает позднее. Холодный серый свет только начинает освещать крыши и узкие проходы между домами. В руке мальчик сжимает кожаный чемоданчик. Мать объяснила, что в нем есть все, что ему понадобится: пижама, одежда на смену, теплые кофты. Разрешила взять с собой игрушечного медведя, но скрипку пришлось оставить.

– В Англии мы купим новую, – сказала мать.

Мальчик почти ничего не знает об Англии: король в короне, высокая башня с часами Биг-Бен и бесконечный дождь.

Сначала мать подсаживает его в такси, потом подает чемодан и сама забирается внутрь. Она в пушистой меховой накидке, которая пахнет нафталином и занимает почти половину заднего сиденья.

– Подождите меня! – Маленькая девочка сбегает по лестнице, пытаясь застегнуть пуговицы на красном пальто. За ней, накинув белую шаль поверх ночной рубашки, торопится молодая женщина.

– Пойдем домой! – зовет она девочку. – Иначе простудишься и умрешь!

Мать мальчика собирается захлопнуть дверцу такси.

– Подожди, – просит он, не понимая, что происходит. Пар, кольцами вырывающийся у него изо рта, похож на дым от сигарет, которые курил его отец. – Мы не можем уехать без Анны.

Мальчик наклоняется, чтобы помешать матери закрыть дверцу.

Анна вдруг заходится в хриплом кашле. Она согнулась пополам в таком сильном приступе, что, кажется, еще немного, и ее вывернет наизнанку. Женщина в ночной рубашке берет ее за плечи. Мать мальчика захлопывает дверцу.

– Нам нужно ехать!

Он все еще рвется наружу, его руки трясутся.

– А как же Анна? – кричит он, когда машина трогается с места.

Внезапно мальчик понимает: Анна не едет. Он отправляется в страну, которая называется Англия, без нее. Его сердце готово выпрыгнуть из груди – ах, если бы только он мог открыть окно и сбежать!

Если бы отец находился здесь, он не позволил бы этому случиться.

Мальчик встает на колени и смотрит в заднее стекло до тех пор, пока такси не поворачивает за угол. Ему почти ничего не видно – слезы катятся из глаз. Последнее, что остается в его памяти, – маленькая девочка, которая бежит по улице за машиной, раскрыв рот в немом крике и вытянув вперед руки. Полы ее красного пальто развеваются на ветру.

– Я вернусь за тобой! – кричит он, не зная, сможет ли она прочитать слова по губам.

– Садись! – требует мать и тянет его за рукав пальто. – И чтобы я больше не слышала об Анне.

Он подчиняется. Ему кажется, будто у него в груди, в самом центре, образуется черная дыра, и после этого он уже не произносит ни слова.

Лондон, среда, 9 декабря 2009 года

Неужели мужчина в гробу из светлого дерева напротив нее – это он? Нет, невероятно! Ведь с того дня, когда они были вместе в постели, – разгоряченные потные тела переплетены, сердца колотятся с такой силой, что кажется, заглушают звуки второй Венгерской рапсодии Листа, которая звучит из CD-плеера, – прошло… Сколько же прошло? Всего около двух недель.

Он ведь был полон жизни. А подвело его сердце… Она сразу отбросила эту мысль, чтобы еще немного продлить счастливые воспоминания.

Потом он поцеловал ее в нос и в лоб и сказал, что она красивая. Кэт зажмурилась, стараясь не думать о том, что больше никогда не придет в его роскошную квартиру, чтобы заняться любовью так, как они обычно это делали: он играл на ее теле, словно это был один из его любимых музыкальных инструментов.

Неужели все кончено? Навсегда? Эта мысль причиняла невыносимую боль. Кэт достала мятый бумажный платок из кармана жакета и высморкалась. Нужно сконцентрироваться на том, что сейчас происходит, и постараться вести себя так, чтобы не привлекать внимание.

Кэт стояла в самом конце часовни. Она специально приехала поздно, старалась проскользнуть внутрь незамеченной. А это было непросто: у главного входа в здание крематория выставили двух полицейских, которые должны были следить за тем, чтобы на церемонию не проник никто из посторонних.

«Вряд ли кто-либо попытается это сделать», – мысленно усмехнулась Кэт. Он ведь дирижер, а не поп-идол! Чтобы выглядеть соответствующе случаю, она купила в «Праймарк» дорогой черный костюм и туфли на высоких каблуках, вынула кольцо из носа и причесалась. Назвалась родственницей, и полицейский пропустил ее.

Кэт прислушалась: музыка звучала в записи. Как они могли! Лео предпочел бы слышать как минимум скрипичный квартет, а идеальным вариантом был бы целый оркестр. Но кто-то настоял, чтобы прощание прошло скромно, и не в ее положении было спорить с этим.

Кэт взглянула на расписание церемонии: звучал «Реквием» Моцарта в исполнении оркестра под руководством Лео. Что ж, это пришлось бы ему по вкусу. Однажды вечером они сидели рядом на удобном диване кремового цвета в квартире Лео и смотрели фильм о Моцарте – наверное, это был «Амадей». Лео часто говорил, что хочет восполнить пробелы в ее музыкальном образовании.

Фильм был длинный, и Кэт пару раз зевнула, чем по-настоящему разозлила Лео. «Не отвлекайся. Узнаешь хоть что-нибудь новое!» С ним она чувствовала себя шаловливым ребенком, но ей это даже нравилось. Лишь бы находиться рядом, пусть даже несколько часов, и чтобы в это время он принадлежал лишь ей одной.

Музыку приглушили, и вперед вышел священник. На гробе лежал всего один скромный букет белых лилий, но Кэт все равно чувствовала запах цветов. Хотелось разрыдаться, и она ненавидела себя за это. Кэт Мэнсон не плачет. Она изо всех сил пыталась держать себя в руках и пропустила речь, с которой отец Стивен обратился к присутствующим. А потом ей захотелось увидеть Викторию. Она поднялась на цыпочки и, вытянув шею, пыталась разглядеть в первом ряду женщину с двумя детьми, но не заметила. Кэт была маленького роста, а впереди находилось слишком много людей.