Илья Объедков

Судья

Добрых людей много. Так мамка говорит. А вот заплечники мне другое твердят. Сам я их не вижу – шея с детства, как у волка, не вертится. Но шуму от заплечников много. Тот, который справа – всё дело говорит. Толково мыслит. А левый – тоже, вроде по уму, да всё как-то боком выходит. Сам-то я мало, что разумею, а они, как могут, подсказывают. И спорят же, зараза, промеж собой, что, бывало, я не выдержу и с ними в бучу вступаю. А прохожие не понимают. Ведь, как я разумею, заплечников моих никто не видит, а слышу один я. Подозреваю, что бабка Шурка, ведьма кривозубая, чует их, что ли. Про меня говорят – Тришка убогий, неразумный. А мамка сказывает – убогий, стало быть, у Бога. Рядом, то есть.

Я и у храма, где милостыню прошу, у самых ворот стою. Поближе, значит, к Богу. Калеки – побируши, что до меня там стояли, не хотели меня на своё место пущать, да разве со мной совладаешь. У меня лапа ого-го, зараз стакан медяков влазит! А подати у нас хорошие, хоть и приход небольшой. Мне много и не надо – сыт всегда, да и на выпивку остаётся. А выпиваю зачастую, как лишние копейки на руках бывают. Тут наши желания едины. Левый подсказчик сразу млеет и говорит, что хорошо бы выпить. Правый не спорит и добавляет, чтоб аж хреново было.

Есть купец у нас один – Еремей Дмитрич. Так тот завсегда денег мне не жалеет. С измальства, то пятак даст, то горсть сладостей. Добрый человек. Последнее время всё сыном хвалится. Отзовёт Еремей меня в сторонку от храма, достанет штоф водочки и давай без умолку трещать. Сынок у него умный – студентом в самом Петербурге. Светлая голова, говорит Еремей Дмитрич. Не чурается меня купец, как к ровне относится. И заплечники мои его уважают. С ним, говорят, мы всегда пьяны. Но не все прихожане меня привечают. Барышни всё взгляд отводят, стесняются, стало быть. А их кавалеры, как петухи – готовы заклевать им в угоду.

Несогласный я с мамкой. Мало добряков среди людей. Вот собаки, те – да. Был у меня пёсик Куцый. Я его кутей подобрал. Любил меня – страсть, лизаться всё лез. А бабка Шурка, вражина ненавистная, кипятком его обдала. Три дня бедный выл, пока не издох.

А недавно, знакомец мой – купец Еремей, в кабак меня поволок. Сам странный, встревоженный. Перегаром вроде несёт, а глаза трезвые и пустые. За столик сели, он бросил свёрток передо мной и давай напиваться. А сам всё со свёртка глаз не сводит. Говорит, сын у него в беду попал. Связался с лиходеями, проигрался в карты. Так они за расплатой к отцу приехали. И не денег требуют. И зашептал тут Еремей Дмитрич. Говорят, в городишко наш прибывает Великий князь Константин Николаевич – брат государя Александра. Так, в уплату сыновьего долга, повелели злодеи купцу бомбу в того метнуть, а иначе порешат сынка купчего. Захихикали мои заплечники. Чего радуются, дурни? Вон, хорошему человеку как плохо. А Еремей смахнул слезу и, прямо так, меня спросил. Мол, помоги мне, Триша. С тебя убогого спрос какой? А я к тебе завсегда, как к сыну… Метни за меня бомбу. Осилишь? Ох, и зашипели шептуны мои захребетные, меня отговаривая. А у меня, что, своего ума нет? И силы немерено. Да, я князя этой бомбой, как камнём, зашибить могу.

Обмяк Еремей, и свёрток мне придвинул. Говорит, завтра князь к нашей церквушке с поклоном приедет. Там и сделай дело. Свёрток не простой, а управиться с ним легко. Дёрни шнурок, что хвостик мышиный, и кидай. Денег мне совал купец, да не взял я. Добрый он. И я добрый.

А к обеденной, стал выжидать я у храма, где условились. Народу собралось – тьма. Бурчали мои недовольные заплечники. Не хотели мне подсказывать. А когда карета открытая показалась – изготовился я, да задумался. С князем рядом сынишка сидел. В мундире, что солдатик кукольный. Да не его жалко было. На руках собачку князь держал. Ну, вылитый мой Куцый. Знать, князь хороший человек, раз собачек любит. И как его погубить? За сына купчего? Так, тот завсегда в меня камнями кидался.

И дрогнула рука у меня, а заплечники вздохнули облегчённо в один голос. Раньше-то рука не дрожала. Ведь человек, что козявка – муравей. Наступить жалко, а наступишь и не вспомнишь. Я ведь так разумею – убогий я, значит, вроде как при Боге. Почти сын. И калеки те, что мешали мне поближе к храму стоять, с тем согласились, когда я их в канаве топил. А барышни те, ох и верещали в подворотне. А я им дых лапой-то своей перекрывал. Уж когда пятую по счёту кончал, понял, почему они взгляд воротят. Ведь убогий я – сын Божий. Не презирают, а уважают они меня. А заплечники мои, ух и выдумщики, всё так умно подсказывали, когда к нам сыскари нагрянули, человеков, мною сгубленных, искать. Да, глубокая река – разве ж найдёшь. Миловал Бог.

Не бросил бомбу я. Пусть идёт с миром князь. Не жалко сына Еремея, да и самого купца не жалко. От его денег голова по утрам разваливается. А бомбу есть у меня куда применить. Бабка Шурка, старая карга, к дому своему близко не подпущает. Заплечники криком кричат от одного её вида. А за Куцего должна ответ держать. Да, с таким инструментом, мне к Шурке приближаться и не надо. Издаля швырну в ведьмино окошко бомбу. Сил хватит – вон какая лапа у меня! Да и Бог добрым людям помогает. А я собак люблю – стало быть, добрый. Заплечники не дадут сбрехать. Уж они-то знают.