Илай Ефимов

Возвращение на паперть

Виктор всю жизнь был странным. В школе был довольно нелюдим, сверстникам и активным играм предпочитал книги, раскраски. Порой мог просто сидеть и смотреть в одну точку — то ли размышляя, то ли изучая игру света и тени, движение мелкого сора в ручейке или очередную букашку.

Отца своего он никогда не видел. Мать, красивая в юности девушка, по первости вполне бодро тянувшая на себе быт, воспитание сына и изнуряющую работу, со временем сгорбилась, сникла, сдалась. Ушла, когда Виктору едва исполнилось 17 лет, оставив после себя пыльную однокомнатную квартиру на окраине города, неоплаченную коммуналку за прошлый месяц, да кучку тряпья, которое, вероятно, так и лежит по шкафам и сейчас, медленно истлевая или покрываясь плесенью.

Иссушенного и бледного подростка мало что интересовало, как и он сам мало интересовал окружающих. Редкие подработки разнорабочим по чистой случайности вывели его в мелкие клерки в позабытом людьми и начальством отделении городской почты, приткнушвемся с торцевой стороны печально-серого панельного дома. В отделение ходили исключительно старики, да и то больше по старой памяти нежели по делам. Бывало, Виктора, бредущего от почты или к ней, узнавали в лицо. Впрочем, имя сутулящегося мужчины в поношенном старом плаще, свитере и брюках явно не по размеру мало кто помнил.

Женщины Виктора интересовали мало. Девушки его возраста платили той же монетой. Отказываться от внимания дам когда-то молодых он, впрочем, ленился. Ни одно из таких знакомств, как правило начинаемых за почтовой стойкой пятничным послеполуденным дождливым днем, не привело к сколь-нибудь серьезным жизненным свершениям. Соития, к которым встречи вели, казалось, сами собой, были мимолетными и мало вдохновляющими. Женщины, жаждущие хоть толики восторга своим потертым безрадостными годами телом, получали слегка отстраненные неуклюжие ласки, которые в ключевые моменты сменялись нервным, почти злым минутным натиском, который после себя оставлял только ощущение пустоты, испорченности, использованности. Кому-то в слабо-подметенном райончике даже могло показаться, что Виктор ловелас: дважды его с одной и той же спутницей никто не видел. Если бы тому было до этого хоть какое-то дело, он бы даже, возможно, чем черт не шутит, ухмыльнулся бы.

Провожали на пенсию Виктора всем коллективом. Приехал даже какой-то мелкий начальник с тортиком, покрытым глазурью. 45 лет на одной должности, без больничных, выговоров, даже жалоб. Событие. При ближайшем рассмотрении, правда, выяснилось, что глазурь того торта тоже была в свою очередь сама покрыта каким-то серовато-белым налетом, что, однако, мало смутило и Виктора, и двух его коллег неопределенного возраста и чуть более определенного, женского, пола. Сам начальник от чая отказался и, сославшись на занятость, быстро ретировался, в дверях снова поблагодарив Виктора за службу, назвав, почему-то, Андреем.

В первое пенсионерское утро Виктор (по словам вчерашних коллег, кстати, Борисович), привычными движениями приведя в условный порядок мятые шевелюру, костюм и лицо, забрав тощий повидавший виды конверт из ящика с носками, отправился второй раз в своей жизни, но новой для себя тропой в большое белое здание, окнами выходящее аккурат на крыльцо почтового отделения. Путь не занял много времени. В груди болело. Виктор встал на третьей ступеньке, чтобы перевести дух.

Солнце, кажется впервые взошедшее над районом (или только над Виктором?), отражалось в большой зеркальной букве “О”. Прищурившись, пенсионер машинально прочитал: “Родильное отделение”.

Кивнув охраннику, Виктор поднялся на третий этаж и, миновав удивленного секретаря, без стука вошел в кабинет заведующего, Павла Сергеевича Семенова. Странно-вялой левой рукой бросив на массивный деревянный стол конверт, который до того момента сжимал в кармане, правой рукой закрыл за собой дверь прямо перед носом вскочившей с банкетки краснолицей женщины из приемной.

Из приоткрывшегося конверта показались купюры, две из них скользнули по столу в направлении главврача.

Позвольте, вы что себе позволяете? — начал подниматься из кресла Павел Сергеевич.

Платная палата. Сейчас, — глухим тихим голосом отозвался Виктор

Завотделением замер, перевел гневный, становящийся внезапно скорее сосредоточенным, взгляд с вошедшего старика на конверт. Затем обратно. В чертах его полного лица проступило легкое недоумение.

Зачем же вы так. Есть процедура, палаты свободные имеются, все решили бы. Сказали бы врачу, если уже не хотите, чтобы договаривалась… — слегка замешкался, смутился, перешел на неуверенно-вопросительную интонацию — … внучка, я полагаю?

Виктор опустил взгляд, пожевал губами, затем резко поднял глаза и тем же глухим, но чуть более уверенным голосом сказал:

Я один. Себе.

Семенов, окончательно отказавшись от идеи встать, плюхнулся обратно в кресло, нерешительно улыбнулся:

Простите, любезный… Это роддом. Вам, как бы это сказать, не по возрасту. Не по полу… В общем, не морочьте мне голову! Это розыгрыш что ли? Я не потерплю!.. — внезапно агрессивно, на повышенном тоне начал раскручивать себя Павел Сергеевич. Это он умел.

Платная палата. Сейчас. Здесь сто двадцать. Хватит, — кивнул Виктор на конверт, прерывая маховик праведного гнева.

В кабинете повисла тишина. Двое немолодых мужчин смотрели друг другу в глаза не мигая.

Воспользовавшись затишьем, в кабинет попыталась пробиться секретарша:

Павел Сергеевич, это мимо меня, я…

Закрой дверь! — внезапно рявкнул заведующий.

Дверь захлопнулась.

Любезный… — тщательно подбирая слова начал Семенов, протягивая руку к телефонной трубке. — Вы же нам не по профилю. Давайте я позвоню в терапию, вас встретят, проводят…

Платная палата. Сейчас. Здесь хватит, — отчаянно ноющей левой рукой Виктор подтолкнул конверт поближе к собеседнику.

Завотделением нахмурился, проследовал своим взглядом в направлении потенциальной взятки. Убрал руку с телефонной трубки. Взглянул над очками внутрь конверта, пытаясь различить цвет купюр. Повисла новая пауза.

Ну хорошо, — первым сдался Павел Сергеевич. — Не знаю, что у вас там за извращения и знать не хочу. К роженицам не пущу! Только одноместная. И закрою! И доплатить надо, одноместная у нас вип, дороже, значит.

Здесь сколько есть. Всё.

Семенов, будучи, как принято говорить “крепким хозяйственником”, почувствовал возвращение на знакомую почву. Откинулся на мягкую спинку, криво усмехнулся, хмыкнул, с прищуром взглянул на серо-седого, сгорбленного визитера. Виктор принял взгляд, не отвел, не смутился. Возможно, впервые в жизни он готов был стоять на своем. Грудь его заливало холодом, но это было не важно.

Под давлением немигающих серых глаз усмешка, сначала покинув глаза заведующего, сошла, наконец, и с его лица.

И… Сколько же, сударь, вы планируете у нас… пробыть? — медленно, как фигуры во время шахматной партии расставляя слова, спросил главврач

Недолго теперь.

Еще одна пауза. Где-то за стеной было слышно, как из подтекающего крана капает вода.