Моему дурацкому поколению

На улице – опять дождь.

Мелкий, злой, северный.

Даже в квартире промозгло.

И ничего не остается, кроме как включить посильнее кондишн на обогрев и разглядывать скользящие по стеклу ледяные и даже на неподготовленный взгляд колючие, словно металлическая стружка, стылые струйки воды.

Но у меня-то как раз – взгляд подготовленный.

Знаю, о чем говорю.

Рыбак.

Попадал под такое в местах, где негде укрыться от льющейся прямо с самого неба мерзости.

Невеселая, надо сказать, там получалась история…

Кажется, еще чуть-чуть, и они потекут мне прямо за шиворот.

Бр-р-р…

…Осень и депрессия в Москве всегда наваливаются неожиданно.

А зимы у нас в последние годы почему-то просто не бывает.

Вообще.

Холодная, дождливая осень медленно переходящая в такую же холодную и дождливую весну.

С коротким окном в виде удивительно душного, влажного и потного лета.

И – снова осень.

Из дома в такие времена выходить ну совершенно не хочется.

Особенно когда глядишь на этот растворившийся в дожде город сверху, из застекленной твердыни несущейся сквозь низкие облака башни, из окна сравнительно теплой и уютной комнаты с вечнозеленым зимним садом.

Сквозняки, конечно, и тут имеют место быть, квартира-то не маленькая.

Окон много, только балконов аж целых «два штука».

А там, где есть окна, там всегда просочится в помещение, – как вода сквозь рыхлый серый снег межсезонья, – немного стылого, промозглого воздуха.

Но все-таки, все-таки…

…Плотная желтовато-серая пелена скрывает землю внизу, и нырять туда, в глубину другого, неимоверно-далекого дождливого осеннего мира, наполненного маленькими, бегущими по своим делам человечками, именно сейчас почему-то становится особенно неприятно и, честно говоря, даже слегка страшновато.

Или – стремновато.

Тут уж каждый сам выбирает… г-к-х-м… эпитеты…

Я бросаю долгий, исполненный самой, наверное, искренней и неподдельной в моей жизни тоски, взгляд на теплый, мохнатый плед, на уютно расположившуюся на журнальном столике пузатую бутылку виски, потрепанный томик стихов Омара Хайяма, чайник с горячим зеленым чаем и тарелку с белым козьим сыром вперемешку с жирными греческими маслинами.

Жена постаралась, сервировала старательно, перед тем как сбежать к своему компьютеру.

И это – при том, что она терпеть не может, когда я выпиваю.

Видимо, и вправду, на моем лице было написано в момент пробуждения что-то такое.

Особенное.

А у нее завтра программа на ящике, надо успеть сценарий добить. Некогда в моих осенних депресняках разбираться.

Я ее очень хорошо понимаю, увы.

Еще раз вздыхаю и, глянув на себя в зеркало – сипец твои щщи, стос! – через силу волоку свое тело в сторону кабинета.

Ася сидит в своей комнате, у компьютера.

Рядом с монитором стойким оловянным солдатиком караулит покой ее работы кот. Кошка наверняка тоже где-то здесь.

Скорее всего, свернулась в клубок на Аськиных коленках, – ей, кошке, в последнее время почему-то постоянно холодно.

Кот тоже, в принципе, мерзнет, но никогда в этом не признается.

Мужик.

– Что, все-таки решил ехать? – спрашивает, не оборачиваясь.

– Надо, – бурчу сквозь зубы, потом вздыхаю, подхожу к ней и аккуратно касаюсь губами ее макушки.

Она все так же, не поворачиваясь, поднимает руки вверх, тянется и обнимает меня за плечи.

Маленькие упругие груди, кажется, еще мгновение, и проколют тонкую белую шерсть легкого домашнего свитера.

– Бедолага, – вздыхает. – Жалко тебя. Давно уж пора изменить главное слово своей жизни с «надо» на «мне так хочется»…

– Если это произойдет, – усмехаюсь, – то нам нечем будет выплачивать кредит за новую «Бэху». И, совершенно точно, не удастся смотаться за шмотками в Италию в ноябре. Не на что будет покупать тебе цветы, а котам – свежее мясо и этот чертов «Вискас», будь он, блин, неладен. И еще – нечем будет платить домработнице. А я, золото мое, – эгоист. И предпочитаю, чтобы в постели меня трогали вот такими нежными ручками, а не шершавой наждачкой, образующейся, как мне говорили, у некоторых женщин после ежедневных стирок.

– Да я все понимаю, Егор, – опять вздыхает, – но все равно тебя жалко…

Снова касаюсь губами ее щеки, потом иду к себе в кабинет и решительно вгоняю в каждую ноздрю по дорожке «первого».

Как там в этой телерекламе?

Некогда болеть?!

Ну у каждого свои средства выздоровления…

О горе, горе сердцу, где жгучей страсти нет.

Где нет любви мучений, где грез о счастье нет.

День без любви – потерян, тусклее и серей,

Чем этот день бесплодный, и дней ненастья – нет.

Омар Хайям (перевод Л. Некора)

…Аська у меня – умница. Но это – моя жизнь, мой личный, годами непрестанного труда взлелееваемый геморрой. И она мне тут – ну совершенно ничем не поможет. Тем более жалостью. Но, черт возьми, что тут не говори, а все равно приятно… Кокаин врывается в мозг, я задыхаюсь, потом трясу башкой и кривлю губы в злой ехидной улыбке. Если б Аська догадалась, какой именно ценой я сейчас заставляю себя ехать на службу, она б меня точно никуда не пустила.

И типа хрен с ней, с этой домработницей.

Засаживаю еще две, отсыпаю пару граммов в целлофановый пакетик, сую его в карман джинсов, выбираю свитер потолще, накидываю поверх него на плечи куртку и решительно выхожу на улицу.

Ну как на улицу.

Сначала – в подъезд, разумеется.

А уж потом – на улицу.

Зябнущие тропические растения в вестибюле первого этажа, кажется, сочувственно смотрят мне вслед.

Вместе с квадратными, ничем в этой жизни не пробиваемыми охранниками.

Хорошо еще, что моя профессия не предусматривает стандартного офисного дресс-кода. Некоторые преимущества у работы в рекламе все-таки, как ни крути, имеются.

А то бы уже, наверное, повесился.

Прямо на собственном галстуке.

Я их просто – терпеть ненавижу.

А Аська говорит – идут.