— Руся, смотри, смотри! — Луша настойчиво теребила его за плечо. — Прилетели! Уже Петербург видно!

Самолёт плавно кренился влево. Сквозь двойное стекло иллюминатора видно было ночное небо — огромное, густо-синее, с алой кромкой горизонта. Внизу, под самым крылом, блестела золотая россыпь огней. Город.

— Ух ты… — Руся очумело сунулся к иллюминатору, — ну подвинься тогда, ну Луша…

Но самолёт уже выровнял крен и теперь медленно клонился в противоположную сторону. Слегка разочарованный, Руслан откинулся на спинку кресла.

— Пристёгивай ремни, видишь, надпись уже загорелась… — Лукерья деловито щёлкнула замком ремня безопасности. — Ой, ты щёку отлежал! Она у тебя теперь — в рубчик!. — Смотри! — и Луша протянула брату маленькое зеркальце.

Откуда только оно взялось! В этом году сестра прям как фокусница стала — чуть что — из воздуха зеркальце возникает…

— Отсидел, — усмехнулся Руся, взглянув на свою заспанную физиономию. На щеке, и правда, отпечатался шов джинсовой рубашки и полумесяц пуговицы. Руся мотнул головой, стряхивая как труху, остатки сна, и принялся растирать щёку ладонью.

— Отлежал!

— Отсидел.

— Отлежал!

— Я же сидя спал…

— Ты ж не на щеке сидел… на чём всегда… — хихикнула Луша, и ловко, одним движением, убрала откидной столик. Аккуратно сложила книжки в пакет, а потом в рюкзак, посмотрела на брата в упор:

— Эй, мама не велела нам спорить по пустякам…

— Мы не спорим, — сдаваясь, пробурчал Руська, — мы устанавливаем истину…

Он кое-как пригладил ладонями взлохмаченные вихры, в два глотка допил остатки минералки — прямо из горлышка.

Опустошив бутылку, Руся забарабанил пальцами по гулкому пластику. Марш звучал всё громче. Руслан постепенно вошёл в раж, и на сильную долю уже поочерёдно щёлкал бутылкой то по подлокотникам кресла, то по складному столику. По коленям, по собственному подбородку, по лбу…

Пожилая тётенька справа покосилась на Русю неодобрительно.

— Вроде большой… — пробормотала она. Закрыла колпачком шариковую ручку, сняла очки и с хрустом принялась сворачивать толстенную газету с головоломками «судоку». — И как это люди детей одних самолётом летать отпускают… — донеслось до ребят сквозь шуршание.

Луша ткнула брата пальцем в бок. Он перестал барабанить, повернулся к сестре и скорчил уморительную рожу. Оба засмеялись.

* * *

Салон встряхнуло. Это шасси коснулись земли. Самолёт покатил по пустой полосе меж посадочных огней, подрагивая всем корпусом на стыках бетонных плит и постепенно замедляя бег.

— Приземлились, слава тебе Господи… — Бабуля достала из сумочки маленькую картонную иконку, на которой была изображена Богоматерь с младенцем, и глядя на неё, смешно зашевелила губами.

Руся сдавленно хрюкнул и отвернулся.

Соседка вздохнула, обиженно поджала губы и поспешно убрала иконку. Видно подумала, что он над ней смеётся…

Руся понимал, что вышло не очень красиво, но остановиться не мог… Смех так и распирал его изнутри. Ему всё казалось смешным — шмякнувшаяся в проход чья-то шапка, недовольные, похожие на мяуканье, крики проснувшегося младенца — где-то впереди, в первом ряду…

Спать вопреки маминым предсказаниям совсем не хотелось, напротив! Русю била весёлая дрожь, хотелось толкаться, гоготать, выкрикивать глупости.

Прилетели! Ура! Каникулы начинаются!!!

* * *

В узком проходе между креслами суетились пассажиры, доставая с полок вещи, шурша пакетами, натягивая куртки, запинаясь непослушными от долгого сидения ногами за сбившуюся ковровую дорожку.

— Мальчик, не ты уронил? — загорелый небритый дядька в огромных горных ботинках, весь полёт сидевший через проход напротив, указывал Русе куда-то под сиденье.

Альпинист, что ли, заинтересованно уставился на него Руська.

— Вон, под сиденьем, — повторил пассажир. — Осторожно, не наступи.

Руся нагнулся, полез под кресло. Карманный календарик, кажется… Иконка! Видно, бабулька впопыхах сунула мимо сумки… Руся выпрямился, озадаченно вертя карточку в руках.

— Не, не я уронил… — пробормотал он, краснея. — Тут тётенька сидела, это её иконка. Только она уже вышла…

— А-а, я думал, это ваша бабушка, — заметил дядька, задумчиво поскрёб рукой двухдневную щетину на щеке, поднялся с места и аккуратно достал сверху большой фоторюкзак.

Фотограф! Вот оно что. Как папа… Таких вот чёрных фоторюкзаков разного размера у них дома несколько, на все случаи папиной фотографической жизни. Руся сразу почувствовал к человеку в горных ботинках расположение. Тем более, что глаза у небритого были добрые. Весёлые и чуть насмешливые были глаза.

— Догонишь если соседку — отдай иконку-то, — сказал ему фотограф, протискиваясь к выходу. — Не догонишь — себе оставь. Зря ведь ничего не теряется. И не находится… — Удачи!

Руся кивнул, и торопливо засунул карточку в нагрудный карман рубашки.

* * *

У выхода из терминала Лушу и Русю Раевских встречала Тоня. В коротком тёмном бушлатике с поднятым воротником, в узких джинсах, без шапки, в платке, несколько раз — по-модному — обмотанном вокруг шеи. Она улыбалась и держала в руках смешные разноцветные цветы, сплетённые из надувных шариков. Луша бросилась Тоне на грудь, прижалась щекой к влажному сукну, вдохнула знакомый аромат духов. Как будто и не прошло столько лет…

Руся рывком подтянул к себе за длинную ручку чемодан на колёсиках и остановился в нерешительности…

— Руся, ну иди же скорее! — подзывала брата Лукерья.

«Как вырос-то!» — думала Тоня, с улыбкой разглядывая довольно высокого, худощавого, немного нескладного подростка, и похожего, и совсем не похожего на кареглазого щекастого малыша, каким она хорошо его помнила. Ладный, плечи широкие стали, скулы обозначились, лицо повзрослело. Красивый парень — девчонки постарше так и оборачиваются, но ему пока, видно, всё равно…

И всё те же карие глазищи, глубокие и немного грустные. У Лушки такие же, только взгляд веселее, из её глаз озорные искры обычно так и брызжут во все стороны.

— Луша, а ты-то, ты какая стала! Красавица ты моя! — И Руся… Как же ты вымахал, Руслан, выше моего Глеба. Он тоже шестиклассник. — Вы с ним почти ровесники, несколько месяцев разницы всего-то…

— Я старше? — поднял тёмную бровь Руслан, как будто пара месяцев имела значение…