Сергей Царапкин

Норка для деда Мороза

Волшебная новогодняя ночь! В такую ночь сбываются желания. Это мне говорит мама. Мне четыре года. Четыре года прожитой жизни. Много это или мало? Когда я спрашиваю маму, то она говорит, что еще четыре года назад меня не было. Это, наверное, похоже на смерть, только наоборот. Ведь смерть — это когда тебя уже нет. А наоборот — это значит, что еще тебя нет.

Нас пугает смерть УЖЕ «никогда» присутствием. До судорог в сердце. Все будет, а меня УЖЕ не будет.

Если мысленно всматриваться в это нареченное «УЖЕ никогда», можно сойти с ума. Но по другую сторону «никогда», — когда «ЕЩЕ никогда» — ведь там не менее бездонная пропасть, в которой меня ЕЩЕ не было.

Почему же не страшно смотреть назад? Неужели только потому, что эта краткая вспышка по имени жизнь, — блестка между двумя безднами, — и этот хилый огонек способен ослепить?

Минуты подобных переживаний поселяются в человеке с раннего детства и длятся всю жизнь. Это зияющие черные дыры. И мы чувствуем, как тянет из них сквозняком неодолимого отчаяния и ужаса. Вот в таких случаях людям предлагаются мостики, по которым они могут переходить через «черное невозможное». Эти мостики еще называют чудом.

Новогодняя ночь для меня с того времени стала таким чудом. А еще тогда мама сказала, что в такую ночь сбываются желания. Желания должны быть сильные и самые-самые-самые! А поэтому желаний не должно быть много. Ведь самое-самое заветное желание может быть только одно.

И я задумался. Ведь надо было понять, что я больше всего хочу? И, конечно же, я решил, что хочу броневичок! Маленькая железная зеленого цвета машинка на восьми колесах. Точная, но уменьшенная копия настоящей боевой машины. Верхние и боковые люки со скобами-рукоятками, наблюдательные прицелы, пулеметный и минометный стволы и красная звездочка на левом и правом бортах.

В том городе, где мы жили, такие игрушки не продавали. И ведь как-то уживались в сознании ребенка броневичок, который отец мог привезти из Москвы, и новогоднее чудо.

— Хорошо, — ответила мама.

Мама достала новогоднюю открытку, на которой по ночному простору в окружении метели и звезд на белоснежной тройке, в санях, с большим мешком из далеких мест несется Дед Мороз. Вот на этой открытке мама написала от моего имени мое заветное желание. А я, для пущей убедительности, чтобы чего там не напутали, карандашом нарисовал этот самый броневичок.

Мы с мамой, одевшись, вышли на улицу. Жили мы тогда с родителями на Урале. Отчетливо вижу этот пятиэтажный дом. Подъезд — шесть ступеней вверх, с козырьком и одинокой лампочкой. А вокруг много-много снега.

Мы спустились с мамой по ступенькам, и слева, в огромном сугробе, мне предстояло вырыть норку, в которой следовало оставить послание для Деда Мороза.

Ночью кто-то из свиты Деда Мороза должен был собрать все такие послания и вручить их Деду Морозу. А у Деда Мороза есть тот самый волшебный мешок, который и был изображен на открытке. Сует туда Дед Мороз в теплой рукавице руку, а Снегурочка в это время ему зачитывает очередное послание. И достает Дедушка Мороз из своего мешка именно то, о чем просит человечек. Потом подарок надо еще успеть доставить по адресу. Короче, непростое это дело — чудеса творить.

И я начинаю рыть норку. Ведь это не должна быть простая ямка, но совершенно определенного размера тоннельчик в снегу. Тоннельчик, расширяясь, заканчивался маленькой комнаткой. Снежные своды тоннеля и комнатки следовало укрепить, чтобы не произошла осыпь.

Я усердно охлопываю рукавичкой стены норки, вдавливаю и утрамбовываю рыхлый снег. Потом, когда норка приготовлена, я беру из маминых рук нашу открытку, еще раз внимательно всматриваюсь в глаза волшебного дедушки и чувствую, что и Дед Мороз уже приметил меня и направляет свою запряженную тройку к нашему дому. Звездочки, изображенные на открытке, и звезды над моей головой так похожи, что я начинаю слышать завывание далекой метели и ржание белых коней.

Рукавичка сжимает открытку, а рука медленно и осторожно продвигается по коротенькому тоннелю. Я чувствую, как раздвигаются стены тоннеля. Здесь я укладываю свою открытку и рукавичкой смахиваю с нее возможный снег. Потом я вытаскиваю из норки руку, а отверстие закладываю снегом.

Но как же Дед Мороз отыщет среди этого сплошного белого мою норку и как завтра утром я отыщу свой подарок?

Мы с мамой втыкаем в то место, где был заложен снегом вход в норку, еловую веточку. Это знак для меня и Дедушки Мороза.

Вот и все. Перед тем как войти в подъезд, я еще раз оглядываюсь на большой сугроб и вижу маленькую одинокую еловую веточку. Мне на коротенькую минутку представляется, что Дед Мороз ночью может и не заметить этот знак, и тогда… Я вздыхаю, и мы с мамой заходим в теплый подъезд.

Утром, скоро одевшись, я выбежал на улицу и сразу же с высокого порога увидел торчащую из снега еловую лапку.

Если бы ребенок не обнаружил в своей норке ожидаемого чуда или в жизни ребенка вообще такой норки не было, страшного, наверное, ничего бы не случилось. Ведь, в конце концов, сколько детей никогда не роют таких норок.

Но те самые последние шаги до торчащей еловой лапки, разрывание снега и потом, когда уже, по локоть засунув в норку руку, щупаешь там, в снежной глубине, и на маленькую секунду кажется, что ничего нет, и пальцы лихорадочно мнут попадающийся снег… Но тут рука нащупывает что-то твердое. Это коробочка!

Я медленно тащу коробочку. Она завернута в целлофан.

Прошло много-много лет. Как-то мы встречали очередной Новый год с друзьями. Каждый припоминал события уходящего года. Воспоминание укладывалось в три-четыре фразы. Потом я наедине попытался припомнить, что же еще важного произошло для меня в уходящем году, и смог добавить еще пяток фраз. Мои воспоминания уложились, в итоге, в пять минут. Триста шестьдесят пять дней в году. Сколько часов, минут и секунд? А припомнилось из всего этого пять минут. Трудно сказать, много это или мало. Но то рытье норки и вытаскивание из нее подарка Деда Мороза…!

Память не просто удержала это событие. Я чувствую, как такие события, оседая светлыми и теплыми блестками где-то в душе, исподволь согревают и освещают мою жизнь.

— Пойдем домой. Там развернешь, — говорит мне мама.

Но разве я ее слышу? Разве я чувствую