К этому привыкнуть нельзя. Вот сейчас споют: «Снятый Боже» или «Елицы во Христа крестистеся…» (в зависимости от дня Литургии) и ты опять поднимешь над собою Апостол и выйдешь на середину храма. Батюшка возгласит «Премудрость!», и ты обретешь голос Павла, а твои товарищи по общине, твои братья и сестры станут ефесянами и солунянами, галатами и коринфянами. И в храм XXI столетия войдет горячее дыхание первого века, нетерпение молодого, становящегося христианства, в котором все только рождается и потому требует бдительности и готовности.

Порядок чтений в годовом круге неизменен, и ты за многие годы служения уже знаешь, когда придет час римлянам, когда евреям… Но раздастся «Премудрость!», и опять ни тысячелетней традиции, ни защитного покоя привычки — только огонь и тревога, свет молнии и безумие встречи, как в непрерывно повторяющемся прозрении Савла на пути в Дамаск.

Кажется, мы знаем о нем все — не только от него самого и его спутника в трудах апостола Луки, но и от писавших о нем Г. Сенкевича и Ф. Ницше, о. Александра Меня и М. Бубера, А. Швейцера и тех двух десятков богословов, писателей, философов, на которых радостно, даже восхищенно ссылается автор этой книги, обнаруживая в восхищении не соперничество с предшественниками, а братство любви к своему герою.

А уж что говорить о тысячах толкований «Посланий» апостола! Подлинно, как пишет Ален Деко, — «пролиты реки чернил». Что же при таком знании все-таки побудило французского писателя взяться за еще одну книгу об Апостоле? Он предупреждает этот вопрос с первой страницы, доверчиво и открыто, как все в этой подкупающей книге. Воспитанник рационалистической Французской академии, потеснившей Б. Паскаля для Э. Ренана, он не был внимательным сыном католической церкви и поздно узнал, что апостол Павел не встречался с Христом, а узнав, не мог понять, как тот встал в истории Церкви рядом с ближайшим Христу Петром. И с этого удивления начался сорокалетний путь «преследования» тайны, вчитывания в судьбу своего героя, которая, становясь известнее, не делалась постижимее.

Писатель прошел всеми дорогами апостола Павла, коснулся всех камней, которых касался апостол в Малой Азии, Иерусалиме, Греции, Риме. Я знаю счастье такого пути, потому что тоже касался этих камней в Тарсе и Антиохии, в Перги и Листре, Эфесе и Троаде, знаю свет этих небес и тяжесть дорог апостола. Наверное, временами мы шли рядом. Но наше знание уже только умно и не обожжено единством мира и близостью неба. В нас во всех уже больше Ренана, торопившегося воспользоваться великой наукой XIX века, чтобы снисходительно объяснить все чудеса Христа и апостолов, в нас больше португальца Эса де Кейроша, который прекрасно пишет о каждом уголке Святой земли и знает, какими улицами шел Иосиф Аримафейский за телом Спасителя и где Христос ступил на Скорбный путь, но для которого это уже только святые, украшающие человечество «легенды». Он может сказать, что это было в те времена, «когда ангелы еще ходили по земле», но для него это останется только изящной аллегорией, а не высокой реальностью, в которой Богородица спокойно встает навстречу Архангелу Гавриилу, пришедшему с вестью о Сыне: «Я раба Господня. Да будет Мне по слову твоему», потому что «перемычка» между земной и небесной мыслью была прозрачна или ее не было вовсе, и небо было, по слову пророка Исаии, «престол Господень, земля подножие ног Его», и они были одно.

Вот и у Алена Деко через век после Ренана все еще первенствует путь хоть уже и не такой самоуверенный, но ум, и он, приводя отрока Савла учиться в Иерусалим к Гамалиилу, может с улыбкой и тайным щегольством написать под стать своему соотечественнику: «В эту пору Иисус плотничает в Назарете, забытой богом деревушке». И его почти не ранит эта улыбчивая фраза, и он не останавливается потрясенный, что Бог забыл деревню Своего Сына. И мы тоже проскальзываем ее легко, восхитившись стилем и не дав себе труда и на минуту задуматься о страшно живой глубине мира, где в малой деревне обыденно плотничает и готовится к служению и гибели Спаситель мира, а миру это служит только поводом к эффектной фразе.

Автор чувствует опасность вхождения в небесный мир земной дверью и сразу оговаривается, что он не теолог и не богослов, а только историк — «историку же следует показать, как человек Павел» реагировал на то или другое. И слово «человек» подчеркнет. И тем дополнительно объяснит свой интерес к образу Павла — ведь это значит, что он, не видевший Иисуса, ближе к нам и, значит, поможет нам сократить дорогу к Спасителю, понять непостижимый язык откровения, так естественно и «даром» доставшийся прямым ученикам Сына Божия.

А легче нам не становится и вопросов меньше не делается. С человеческой точки зрения можно понять, что Павел ходит по одним улицам с Христом и не знает Его, а если и слышит, — не придает значения: воздух давно наэлектризован ожиданием Мессии и уже отравлен скепсисом. Сын Моисеева закона Павел, конечно, в этот роковой час мира с синедрионом и, когда бы знал о казни Христа, то, возможно, стоял бы в толпе правоверных, кричавших: «Распни Его!»

Но вот ведь не знал, не стоял, не кричал, хотя потом яростно гнал христиан. В небесном мире нет одних «человеческих» мер. Есть богочеловеческие. И святой может проходить обычной людской дорогой, но он и на ней будет с самого начала, с небесного замысла о нем нести в судьбе элемент жития, где сверхъестественное равноправно с естественным, будь то путь хирурга архиепископа Луки Войно-Яснецкого или апостола Павла. В каждом настоящем христианине, а тем более в святом, есть свое мгновение прозрения на пути в Дамаск.

Страница за страницей Ален Деко идет к этому познанию и, цитируя Д. Хильдебрандта, уверявшего, что апостол Павел на дороге в Дамаск узнал в мгновение «все и сразу», спрашивает: «Можно ли в отношениях между Богом и человеком узнать все сразу “за момент падения”?» И отвечает: «Если есть вера, то можно».

Ответ простой и верный, но только, кажется, не облегчающий пути ни ему, ни нам, потому что эти слова, «если есть вера», на деле и означают главную границу между Богом и человеком, между Человеком и человеком, между автором и читателем. Если вера есть, то дальше можно и не писать, а если нет, то хоть испишись. Но писание все-таки есть путь к вере, развертывание этого тонкого и редкого цветка.