Мертвые молчали, раненых унесли, а у живых не оставалось сил для разговоров. Где-то вдали слышались крики, ржание обезумевших лошадей, но здесь, над Четырьмя Полями, над истоптанным в черную грязь снегом, повисло молчание. К ночи ветер разорвал серую пелену туч, и над живыми и мертвыми робко проступили неяркие звезды. Вместе с тишиной вернулся холод, и живые впервые за весь бесконечный день и столь же бесконечный вечер ощутили ледяное дыхание ночи — Ночи Солнцеворота. Зима поворачивала на мороз, и те, кто еще оставался жив, застегивали полушубки и заворачивались в пропитанные потом плащи.

Их было двадцать два — живых и нераненых, оставшихся там же, где они стояли весь день. Рядом лежали их друзья — мертвые, уже начавшие коченеть, но уцелевшие не смотрели на них. Еще придет час вспомнить, оплакать, выпить горького вина на тризне — но сейчас живые радовались жизни, и это чувство было сильнее всего — и скорби, и даже гордости от одержанной победы — первой для тех, кто уцелел, и последней — для всех остальных.

Конское ржание послышалось ближе, темноту рассек неровный свет факелов, и те, что стояли среди черной грязи, начали поспешно равнять строй. Простучали копыта, из темноты, словно из холодного зимнего моря, вынырнули черные силуэты. Короткая команда, и десяток всадников уже спешивался, направляясь к отряду. Порыв ветра развернул тяжелое полотнище, и неяркий свет факелов вызолотил огромного орла, распластавшего крылья по алому оксамиту тяжелого Стяга.

— Кей! — прошелестело в темноте. В первый миг те, кто был жив, растерялись, но вот прозвучало негромкое:

«Шикуйсь! Стронко!» — и строй застыл, словно на смотре: ноги на ширине плеч, щит — в левой руке, в правой — древко копья. Копья, впрочем, оставались далеко не у всех, как и щиты, и даже шлемы. Факелоносцы приблизились, пламя осветило молодые лица, белокурые, слипшиеся от пота и крови, пряди волос — и раскрытые волчьи пасти на медных бляхах, пришитых на левом плече коротких серых плащей.

Тот, кто ехал под Стягом, медленно слез с коня и, чуть сутулясь, шагнул вперед. Кею не исполнилось и двадцати, но издали ему можно было дать все сорок. Он шагал неспешно, грузно, словно на его широких плечах уже много часов лежала неподъемная тяжесть. Впрочем, так и было — этим утром Кей Велегост, младший сын Светлого Кея Вой-чемира, начал свою первую битву, которая тянулась до самой ночи — долгой Ночи Солнцеворота.

Все так же неторопливо Кей снял шлем, провел рукой по коротко стриженным темным волосам и негромко бросил: «Старшего!» Он не стал звать сотника, поскольку знал — того уже нет в живых, как нет в живых полусотников, десятников — и еще очень многих, что лежали тут же, в черной грязи, но уже не могли стать в строй и ответить. Сто пятнадцать человек — усиленная сотня — с полудня сдерживали удар Меховых Личин, направленный в самый центр Кеева войска. Сотня выстояла, и теперь двадцать два уцелевших выравнивали строй.

Белокурые парни нерешительно переглянулись, но вот вперед шагнул один — тот, кто скомандовал «Шикуйсь, !». Рука дернулась в приветственном жесте, каблуки коротких сапог ударили в грязь.

— Старший учебного десятка Згур, Вейско Края, третья сотня. Чолом, Кей!

— Чолом, сотник.

Парень, кажется, хотел возразить, но смолчал. Спорить не приходилось.

— Из Учельни Вейсковой? — Рука в перчатке указала на бляху с оскаленной пастью.

— Да. Мы все — из Учельни, Кей. Добровольцы.

— Почему Велга послала вас, мальчишек? Тот, кто стал сотником, на миг замешкался с ответом. Затем темные глаза блеснули.

— Мы вызвались сами, Кей. Вся сотня! Государыня сказала, что это нужно Краю.

— Вас осталось двадцать…

— Двадцать два! — поправил парень и тут же замолк, только сейчас сообразив, что означает это число.

— Двадцать два… — Кей устало вздохнул и еще больше ссутулился. — От войска — едва ли половина, а я… Я даже не ранен…

Тут свет упал на лицо говорившего, и молодой сотник едва не отшатнулся, хотя и раньше видел Кея. Но сейчас, в черных сумерках, изуродованные черты смотрелись особенно жутко. Сломанный в давние годы нос, разорванные и плохо сросшиеся губы, глубокие шрамы на щеках… Лицо походило на маску — жуткую маску, подобную той, что надевали на себя Меховые Личины, перед тем как с воем и визгом бросаться на врага. Неровный свет факелов сделал страшное еще более страшным. Казалось, непогребенный мертвец встал, чтобы провести ночной смотр.

— Спасибо, волотичи! — голос Кея окреп, налился тяжелым металлом. — Вам всем — живым и мертвым! Спасибо!

Мгновение царила тишина, затем грянуло дружнее:

«Двейчи не вмирати!» — старый боевой клич волотичеи, с которым они в давние годы шли в бой против Кеевых кме-тов. Но этот день и эта ночь объединили старых врагов.

— Давно в Вейске?

Кей подошел ближе, и стало заметно, насколько они похожи: одного роста, стройные, высокие, плечистые. Лишь лица разнились: красивое, тонкобровое, слегка скуластое — у волотича и страшная маска — у сполота.

— С двенадцати лет, Кей.

— Почему так рано?

Сотник ответил не сразу, затем красивые губы скривились невеселой усмешкой.

— Наши отцы не вернулись с войны, Кей. Кому-то надо защищать Край.

— Твой отец… тоже?

— Да. Он был ранен под Коростенем.

Кей медленно кивнул и повернулся, чтобы отойти к Стягу, но тут из темноты вновь послышался топот. Всадник на низкорослом огрском коне подскакал к самому Стягу, разбрызгивая жидкую грязь.

— Кей! Кей Велегост!

— Я здесь! Говори!

Широкие плечи распрямились, голос вновь стал громким и сильным. Битва не кончилась, и девятнадцатилетний парень со страшной маской вместо лица был готов нести неподъемный груз дальше.

— У табора… Наши не могут прорваться. Эти… Они словно упыри…

Изуродованные губы еле заметно дрогнули.

— Всех — туда! Всех! Легкораненых — тоже! Ворваться в табор — и резать!

— Разреши, Кей! — сотник нетерпеливо оглянулся, словно боясь опоздать. — За нами должок остался. Расплатимся!

— Хорошо! — Рука в кожаной перчатке резко дернулась. — Ты — старший! Бери всех, кого встретишь, — и к табору. Передай приказ — пленных не брать! Слышишь? Не брать! Никого!

— Но Кей… — послышался неуверенный голос кого-то из свиты. — Там женщины…

— Не брать! — голос сорвался до крика, но тут же стих, став хриплым и усталым. — Нас слишком мало. Эти дикарки просто перережут нас ночью, на первом привале. Делайте с ними что угодно, но только до утра…

— Но дети…

Кей вздохнул и вновь ссутулился, словно груз, лежавший на его плечах, стал в этот миг совсем неподъемным.