Анатолий СОБОЛЕВ

ПРОЛОГ ПОСЛЕ БОЯ

Город еще горел. Черные хлопья, будто встревоженные птицы, стаей летели из-за бастиона, и кладбищенский лес был затянут сизым удушливым дымом.

Он проснулся и, удивленно раскрыв глаза, приподнялся на локтях. Здесь, за крепостным валом и толстыми стенами бастиона, было пугающе тихо. Солдат сел и ошеломленно слушал тишину — непривычную, странную тишину, от которой отвык за годы войны, и она казалась теперь неправдоподобной. Рядом, подстелив пробитые шинели, тяжелым сном спали гвардейцы.

Неподалеку, на погнутом стволе немецкого орудия, как на бревне, сидел ефрейтор и, сдвинув шапку на затылок, курил самокрутку. Видать, проснулся он давно и уже привык к этой странной тишине и спокойно смотрел на обгорелые деревья, на разбитые надгробья, на крепостной ров с мутной водой, на выщербленные осколками стены форта, на которых аршинными черными буквами было написано «Bastion Grolman».

Ефрейтор, не обращая внимания на проснувшегося солдата, сидел на орудийном стволе верхом и, как в детстве, побалтывал ногой да пускал дымок в затянутое пепельными облаками небо. Вдруг он замер и удивленно приподнял рыжие брови, не донеся цигарки до рта, с неуверенной полуулыбкой вытянул шею.

Солдат тоже напряг слух, ожидая привычный звук автоматной очереди или гортанный немецкий крик, но услышал — и даже не поверил поначалу! — пение птицы. Какая-то птаха безбоязненно тенькала в каштанах с оторванными ветвями, и забытые, потерянные за войну звуки оживали в памяти.

Из сегодняшнего далека сквозь дымку лет смотрю я на юного солдатика и вижу его, безусого, худоплечего, тонкобрового, нецелованного, со школьной скамьи попавшего в пекло войны, умевшего сутками без роздыха быть в бою, спать в заснеженных окопах, очередью или прицельно вести автоматный огонь, подниматься по свистку командира в атаку, и отвыкшего держать в руках книгу или ученический карандаш, и совсем не знающего, что такое вечером, когда цветет черемуха, пройти с девушкой.

Прислушиваясь к пению птицы, солдат внимательно, медленно, с ожидающей улыбкой оглядывал горелые деревья, пытаясь отыскать эту первую весеннюю птаху. Он сел и тотчас охнул от боли, улыбка погасла — он вспомнил…

Вчера здесь шел бой. Кладбище было наполнено взрывами, дымом, треском автоматных очередей, свистом осколков. Тяжело взлетали каменные надгробия, с протяжным стоном падали расщепленные стволы вековых дубов, было тошно и живым, и мертвым. Солдат лежал в сырой развороченной могиле и ждал команду в атаку. Впереди сквозь голые сучья просвечивала красным кирпичом твердыня бастиона.

Батальон был уже в центре города, когда вдруг наткнулись на это старинное кладбище с аккуратными рядами могил, гранитными плитами с золотыми надписями, с железными витыми оградками, мраморными скульптурами н прямыми, посыпанными чистым песком аллеями. За кладбищем угрюмо высился бастион, и его надо было взять штурмом.

Солдат лежал за поваленным черным мраморным крестом и боковым зрением видел на могильной плите имя погребенной — Гертруда. Фамилию разобрать не мог — край плиты был отколот взрывом. Он видел звездочку и год рождения, крест и дату смерти, высеченные на граните. Отвлеченным сознанием он подумал, что это правильно — так вот символично, звездочкой, обозначать рождение человека.

Родился человек — вспыхнула звезда жизни! И рождается он творить счастье и добро. Но сколько таких вот звездочек стали солдатами и черной саранчой хлынули на восток. И сколько потухло русских звезд! Целый Млечный Путь! И чтоб не гасли больше звезды, он пришел на эту землю отомстить и ждет команду подняться на приступ вон той высокой кирпичной стены. И сколько еще сгорит звезд, никто не знает. Не ведает и он — не закатится ли и его собственная. Он знает одно — надо сбить немцев в ров, подавить пулеметные гнезда я заставить замолчать орудия, выдвинутые нз прямлю наводку. Сначала сбить этих смертников, а сражаться они будут отчаянно — у них за спиною крепостной ров, до краев наполненный водой, и отвесная стена бастиона. Пути назад им нет.

Когда раздался резкий командирский свисток, солдат вскочил и, пригибаясь и вихляя между могилами и деревьями, цепляясь полами шинели за торчащие из железных оград прутья, побежал вперед. По спине колотили комья земли и гранитные осколки. Пули звонко щелкали по надгробиям.

От прямых попаданий снарядов с глухим сырым охом вспухали могучие каштаны, вспенивались белой пеной, как прокисшая опара, и брызгали мокрыми разодранными щепками.

Это было дико и странно. Какой-то частью своего сознании солдат успел подумать и поразиться тому, как умирают на войне деревья.

Земли ходила ходуном и глухо гудела, будто доносило из подземелья ропот потревоженных мертвецов. Этот гул солдат ощущал ногами, телом, но не слухом — он оглох от взрывов и грохота.

Проскочив деревья и могилы, он оказался на голом месте, лоб в лоб с бастионом, изрыгающим огонь. Солдат замешкался, чувствуя свою обнаженную беззащитность, и глазами пытался найти хоть какое укрытие, какой-нибудь заслон. Но комбат, бежавший рядом, полоснул его взглядом ожесточенных глаз, дико, жарко и немо открыл рот. Солдат не услышал, но догадался, что крикнул он, срываясь с высокой ноты:

— Вперед!

Солдат скатился по изрытому откосу, больно ударился боком о камень и ухнул по грудь в грязную воду, кипевшую от осколков и пуль. Рядом падали убитые, тонули раненые и что-то исступленно кричали атакующие. Чувствуя, как охлаждается в ледяной воде потное напрягшееся тело, не вытирая брызг, слепивших глаза, он с трудом преодолел эти десять метров и вылез на противоположный берег, где простреливался каждый вершок. Солдат рывком проскочил узкую полосу до стены и упал, прижимаясь к холодному камню бастиона. Почувствовал, как нестерпимо ломит ушибленное бедро.

Теперь он был в «мертвой зоне». Сверху бастиона, из амбразур прожигали воздух пулеметные раскаленные трассы, над головой гремел железный ветер и косил тех, кто еще форсировал старинный ров, но сюда под отвес стены, достать, не мог.

Здесь скапливались солдаты. Грязные, мокрые, распаленные боем, они хрипло и загнанно дышали.

Звезда солдата не закатилась, видать, на роду было написано остаться живым в том бою.

И теперь, из сегодняшнего дня, вижу я, как проснулся он, морщится от боли в боку, слушает тишину и смотрит на развороченное кладбище, на лоскуток глубокого неба в разрывах туч и гари и не верит, что вокруг тишина.

Солдат вдруг услышал легкий шорох и увидел, что рядом с его рукой, которой он оперся о землю, шевельнулся прошлогодний сморщенный листок и из-под него вспыхнула золотая искра.

Солдат ошеломленно глядел на цветок и вдруг обнаружил, что вон еще один пробивается к свету,