О цикада, не плачь!

Нет любви без разлуки

Даже для звезд в небесах.

Кобаяси Исса, 1768–1827

Все действующие лица и события романа вымышлены, и любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Разухабистая музыка «живого» оркестра – Шибаев различал скрипку и фортепьяно, резкий, усиленный микрофонами голос бесформенной певицы с гривой иссиня-черных волос, затянутой в черное открытое платье с блестками, гомон нетрезвых голосов, визгливый хохот женщин, звяканье стаканов, ножей и вилок – все было чужим, враждебным и заставляло держаться настороже. Он не привык к ресторанам, и сейчас задавал себе вопрос: так ли сильно отличается здешняя ресторанная публика от отечественной. На этот вопрос ответа у него не было. Но одно Шибаев знал твердо: он никогда не сможет расслабиться, ощущая шкурой свою чужеродность и неуместность здесь. Ему казалось, что окружающие шестым или седьмым чувством вычислили в нем чужака, и теперь подчеркнуто не смотрят в его сторону, демонстрируя полнейшее равнодушие. Ему даже чудилось, что время от времени он ловит на себе их быстрые, острые испытующие взгляды, что, скорее всего, являлось фантазией чистейшей воды. До него никому не было дела. Народ отрывался от души. Посетители громко здоровались с друзьями и даже ходили друг к другу в гости – размахивая руками, надолго зависали над чужим столиком, громко делясь последними новостями. По залу шлялся тощий, пьяноватый, сильно нарумяненный парень с придурковатым лицом, наряженный в женское платье и соломенную шляпку. Он цеплял посетителей, хлопал их по плечам, плюхался на колени женщинам и отпускал замечания, от которых публика тащилась до колик. На долю секунды Шибаев поймал его вполне трезвый жестковатый взгляд – тот сразу же отвел глаза.

После сидения в аэропорту, сначала в России, потом во Франкфурте, дожидаясь нью-йоркского рейса, затем восьмичасового перелета через океан Шибаеву хотелось спать – дома сейчас около пяти утра. Он чувствовал себя не в своей тарелке, от запахов еды его мутило, визгливая певица раздражала, пьяноватый парень с трезвым взглядом вызывал гадливость.

Взгляд его скользил по завсегдатаям, а в том, что это завсегдатаи, Шибаев не сомневался, – все эти люди чувствовали себя здесь как дома. Женщина в золотом вечернем платье за соседним столиком, на которую он обратил внимание – не очень молодая, все еще красивая, с гривой ярко-рыжих волос, небрежно заколотых на макушке массивной янтарной заколкой, достала из сумочки сигареты и зажигалку. «Опять? – укоризненно произнес ее спутник, унылый и длинный, с выражением непроходящей обиды на породистом лице. – Ты же только что курила!» – «Арик, пошел на фиг! – ответила хладнокровно дама, не понижая голоса. Встретилась зглядом с Шибаевым, нисколько не смутившись. – Дай мне жить!» – «Кто кому?» – спросил Арик горько.

Шибаев отвел глаза, невольно посочувствовав мужику.

– Ты чего, мэн, расслабься! – кричал Лёня, набивая рот снедью. – Тебе такая жрачка у вас там и не снилась! Ничего, привыкнешь. Тут свободный мир! Давай, не стесняйся! Селедочка, семга, грибочки, у Ромика все есть!

Ромик, видимо, владелец ресторана.

Лёня выплеснул «Боржоми» в бочку с искуственным деревом, стоявшую рядом с их столиком, и налил в фужеры водку. Утерся салфеткой, поднял фужер:

– Давай, за нас! За успех нашего безнадежного дела!

Он захохотал, закашлялся, захлебываясь, залпом осушил фужер, со стуком поставил его на стол и зачавкал с новыми силами.

Шибаев тоже выпил залпом, сам не зная толком зачем. Лёня ему не нравился шныроватым видом, бегающими глазами, жадностью к еде и питью, за которыми угадывалась всеядность и в отношениях с людьми и в делах, вернее, делишках. У таких, как Лёня, дел не бывает. Такие, как он, по жизни обтяпывают делишки. Шибаев, мент со стажем, нутром чувствовал в нем классового врага. Навидался он таких шестерок за свою жизнь, продажных и жадных, как уличная девка. Мысль о том, что не стоило соглашаться идти в ресторан, хватило бы и рядовой забегаловки, снова пришла ему в голову. Но, как говорится, в чужой монастырь… Так что терпите, Александр Шибаев тире Волков, за все уже заплачено. А также все схвачено. Лёня – стартовая площадка, связной, гид, а дальше – большой привет! Разойдемся, как корабли. И чем раньше, тем лучше. Сами разберемся, что к чему. А пока, чтобы не выходить из формы и не терять времени даром, изучайте местные быт и нравы, господин разведчик. Умение ориентироваться на незнакомой местности может очень пригодиться в недалеком будущем. Одним словом, изучайте матчасть, Шибаев. И не расслабляйтесь вопреки советам нового знакомого.

Хмель сразу же ударил ему в голову. Зал с вопящей и жующей публикой словно отодвинулся, и шум стал приглушеннее. Голова наполнилась гулом и заломило в висках. Лёня виделся неясно, причем отдельными фрагментами – то выныривал чавкающий толстогубый рот, то бессмысленные белые глаза, то кривоватый сломанный нос. Вакуум, как гигантская воронка, стремительно разрастался вокруг Шибаева, затаскивая его глубоко внутрь. Лёня, упираясь руками в стол, вдруг стал подниматься. Вилка упала на пол, глухо звякнув. Лицо у Лёни стало сосредоточенное, как будто он прислушивался к чему-то происходящему внутри организма. «Сейчас рванет», – невнятно подумал Шибаев, видя Лёню как бы в тумане. Тот, с минуту молча постояв у стола, словно вспоминая, зачем встал, не издав ни звука, покачиваясь, пошел из зала. Шибаев проводил его бессмысленным взглядом. Далеко вытянув вперед руку, взглянул на часы. Без трех семь утра. «Значит, здесь у них… минус восемь, – стал соображать. – Получается одиннадцать вечера».

Он сидел, уставившись невидящим взглядом в тарелку, жуя кусочек черного хлеба. Лёни все не было. Кажется, он уснул ненадолго, на пару минут всего. Его разбудил официант, убирающий пустые тарелки. Шибаев снова посмотрел на часы – половина восьмого. Лёни нет уже полчаса. «Слушай, парень, тут один… – он затруднился, как назвать Лёню, «другом» – не повернулся язык, – … со мной был, может, плохо человеку. Ты его не видел?» Официант пожал плечами, проворно сгреб тарелки и понес, почти побежал, из зала. Он исчез в той двери, что и Лёня уже тридцать четыре минуты назад…

Шибаев осмотрелся. На сцене возникла новая певица – молодая полураздетая девица со смазливым, сильно накрашенным личиком. Голоса у нее не было, но танцевала она профессионально. На долгий миг они сцепились взглядами, и девушка улыбнулась ему кончиками рта. Шибаев почувствовал легкий укол тревоги. Снова скользнул взглядом по залу, стараясь сделать это как можно небрежнее. Никто на него не смотрел, все были заняты едой и друг другом. Женщина в золотом платье сидела, подперев щеку рукой, – видимо, задумалась о смысле жизни. Арик исчез. Шибаев снова взглянул на певицу, но та, запрокинув голову, исполняла что-то похожее на танец живота.

Преувеличенно осторожно он встал из-за стола и через зал направился к двери, за которой скрылся Лёня. Там праздник кончался – полутемный узкий коридор был полон сизого чада и вони, откуда-то сильно сквозило. Шибаев увидел несколько низких дверей, на двух из них, коричневых, были изображены узнаваемые фигурки из белого пластика – туалеты. Он потянул за ручку дверь мужского – она распахнулась. Внутри было темно и, кажется, пусто. Нашарив пластмассовую кнопку, Шибаев включил свет. Постоял секунду, раздумывая. Погасил свет, вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Осторожно приотворил следующую, заглянул – маленькое помещение, вроде кладовой, ящики с битой посудой, полиэтиленовые мешки с пластиковыми бутылками, на вешалке – замызганная одежда. Он закрыл створку и собирался проверить другие помещения. Остановился, закуривая и пережидая пробегающего официанта. Что-то, возможно запах, заставило его открыть дверь кладовой снова – он вошел внутрь, отодвинул ногой мешки, приподнял тряпки на вешалке и увидел Лёню. Тот сидел, скорчившись, под вешалкой, спиной к стене, заваленный тряпьем. На полу у его ног – пестрая вонючая лужа – Лёню все-таки стошнило. Шибаеву не понадобилось проверять пульс, чтобы определить: Лёня мертв. Уж он-то навидался трупов в своей жизни. Он тронул его за плечо, и Лёня стал заваливаться вперед и набок. На его спине между лопаток, на светло-бежевой из искуственной замши рубашке, расплывалось темное пятно…