Я скучаю по тебе. Я всегда скучаю по тебе. Когда ты надолго уезжаешь в свои бесконечные турне или долгие путешествия, я не нахожу себе места. Чтобы не сойти с ума, вслух разговариваю с тобой, смотрю твои записи или тру и мою все в нашем доме. Лида на меня ворчит: ведь и без того все блестит. К слову, она не пользуется моей слабостью и, как всегда, выходит на работу.

Я права была, когда наняла именно Лиду. И вовсе не потому, что она не юная стройная блондинка, а зрелая интеллигентная женщина. Лида для нас клад. Она не сплетничает, не подпускает к себе журналистов и фотографов, которые рвутся подсмотреть нашу жизнь. Бывает, когда тоска по тебе становится нестерпимой, я прошу Лиду поговорить со мной. Несмотря на разницу положений, мы понимаем друг друга.

Однажды мне было особенно грустно. Я сидела, слушала твои песни с последнего альбома и плакала. Лида увидела. Ты ведь знаешь, она никогда не вмешивается в нашу жизнь, не лезет с душевными разговорами. Но тут она подошла ко мне, погладила по голове и сказала:

— Вам бы ребеночка родить. Что ж так мучиться, в одиночестве…

Я не стала ей говорить, что ты мне запретил думать об этом. Раз и навсегда. До сих пор с дрожью вспоминаю, как ты сказал однажды:

— Нет, дети — это нереально. Я уже, мягко говоря, не юн. Ребенка надо успеть поставить на ноги, чтобы все по-человечески, воспитать. Нет, не успею.

Да, ты не юн. Я моложе тебя на десять лет, но тоже уже не юная. И все-таки разве это может быть препятствием, если мы любим друг друга и хотим закрепить нашу любовь в ребенке? Сейчас сколько угодно примеров позднего материнства, никого это не смущает. А уж в вашей богемной среде! Однако ты оказался упорным на этот раз и не хотел ничего слышать. У тебя уже есть взрослая дочь от первого брака. Видно, весь запас отцовства ты израсходовал на нее. А что делать мне с моими инстинктами?

Ты не знаешь, как мне одиноко без тебя. Я становлюсь совсем беззащитной, неприкаянной. И так целые месяцы. Ведь ты не берешь меня в свои экзотические путешествия, на горные курорты. Ты не берешь меня на фестивали и в долгие гастроли. Я всегда одна. Все наши встречи до единой я могу рассказать по дням. Однажды, чтобы не сойти с ума от вечной тоски по тебе, я решила писать эти записки. Всякий раз, как ты оставлял меня надолго, я садилась писать, вспоминать, все-все, каждую мелочь, и мне начинало казаться, что ты рядом. И теперь у этих записок появилось особое назначение… Ты должен понять меня и, надеюсь, простить…

Наверное, нельзя так любить. Эта любовь делает меня зависимой, уязвимой, открытой для невидимых стрел. Она мучительна, потому что я вынуждена делить тебя с тысячами твоих поклонников и слушателей. С тысячами вожделеющих тебя женщин. Иногда я их ненавижу. Им нужен ты для полноты их и без того наполненной жизни. А у меня, кроме тебя, ничего на свете нет…

Да, я тоже была такой, из толпы. Жила потихоньку, не ведая о твоем существовании. Находила смысл и маленькие радости в обыденной жизни. У меня все было: работа, маленькая квартирка в хорошем районе, подруги. Не было любви, ну так что ж? Все так живут. Я была одна из многих, живущих без любви. Пока не увидела тебя…

Когда это случилось? Задолго до нашего знакомства. Казалось, все произошло совершенно случайно. Я пришла на твой концерт, хотя никогда не любила тяжелый рок, а ты играл тогда именно его и пел на английском. Ты только что вернулся из Америки и начинал жизнь заново.

Я пришла с подругами в ночной клуб. Им хотелось вволю попрыгать, покричать, выпить — в общем, оторваться. Взяли какие-то коктейли с игривыми названиями вроде «Оргазма» или «Секса на пляже», устроились возле небольшой эстрады, поставив бокалы прямо на край сцены. Клуб (ты помнишь?) оформлен был не без выдумки, довольно стильно. Стены и потолок обтянуты темной тканью, на которой нарисованы созвездия и светила. Мебель тяжелая, деревянная, несколько ярусов для желающих уединиться за столиками.

До этого я не бывала в подобных местах, девчонкам едва удалось уговорить меня пойти потанцевать. Надо мной подшучивали: «Сошествие королевы в народ». Я тогда занималась Серебряным веком, жила поэзией Ахматовой, Блока, Гумилева. Девчонки говорили про меня, что я опоздала родиться. Здесь мне нечего делать, я всему чужая. Я сидела в редакции небольшого издательства, обрабатывала рукописи, писала отзывы. Часто брала работу на дом. Шурка, как и теперь, трудилась в школе, обожала своих оболтусов и тянула на себе всю семью. Катя защитилась по психологии подростков и открывала частную практику. Нам уже было под тридцать, а ни одна еще не вышла замуж. Каждое лето мы вместе ездили в Ялту, где у Кати жила мама. Ежегодно собирались 19 октября, отмечали годовщину пушкинского лицея. По новому стилю, правда, но это пустяки, формальность, ведь у Пушкина — 19 октября. Мы читали стихи, свои и чужие, начиная, конечно, с солнца русской поэзии. Пели под гитару старинные романсы, Окуджаву. Я тогда еще сочиняла песни, и они многим нравились. Мы выручали друг друга деньгами, памятуя о трудных временах в общежитии, когда все бросалось в общий котел. Словом, мы были роднее родных.

Итак, мы взяли по коктейлю и ждали, когда можно будет насладиться музыкой. Обещано выступление группы «Амаркорд». Я тогда ни при какой погоде не слушала рок-музыку и понятия не имела, что это за группа. Впрочем, и девчонки не могли меня просветить. И вот народ вокруг завопил, запрыгал. Это означало, что концерт начинается. Музыканты разошлись по своим инструментам, проверили работу усилителей, звук, микрофон. Вопли нарастали, но это было не самое страшное. Грянула музыка.

Я подумала, что у меня треснула голова. Инстинктивно зажав уши, я посмотрела на девчонок. Видно, они уже захмелели (бокалы их были пусты), так как не испытывали ни малейшего неудобства. Нас крепко притиснули к сцене. Место у микрофона еще пустовало. И вдруг новый всплеск бешеных воплей. Я прикрыла глаза от вспышек белого света, а когда открыла, на сцене уже стоял ты.

— Кто это? — крикнула я в ухо какому-то пареньку, восторженно взирающему на тебя.

Паренек изумился:

— Это же Николай Красков! Солист группы, — и засвистел зачем-то.

Я смотрела на тебя и думала: «Это Он!» Ни малейшего сомнения не было, в душе воцарилось спокойствие, словно она после долгих скитаний обрела наконец пристанище. И уже тогда возникла эта зависимость, делающая меня хрупкой, чувствительной и одновременно удивительно сильной.

Ты был тогда другим, помнишь? Длинноволосый, как все рокеры, ты показался мне похожим на индейца, потому что у тебя мужественный профиль из-за слегка изогнутого носа. Губы крупные, свежие (даже теперь, через столько лет!), чувственные. Немного удлиненное лицо, карие глаза, которые кажутся почему-то серыми. Темный загар довершал сходство с индейцем. Уже тогда ты любил экстремальный спорт и загорал на горных курортах.

Твой сценический костюм всегда продуман. В Америке ты изображал русского паренька в косоворотке и шароварах. А тут вышел в просторном узорчатом пиджаке на голое тело, талия перехвачена широким поясом, в узких штанах и сапогах. Впрочем, возможно, тогда я и не разглядела, во что ты одет. А запомнился таким по фотографиям периода группы «Амаркорд».