«Мерседес» бесшумно летел по трассе, только шуршание шин об асфальт выдавало его соприкосновение с поверхностью. Новейший «лайнер» был внушителен, как самолет, — его Бардаков купил позавчера. Отвалил бешеную зелень. Можно было не брать, и так два черных «хаммера» составляли обязательный эскорт его «порше-кайену», но все мало-мальски денежные мешки имели «кабанов». Требовалось держать марку.

Рабочие на заводе остались без зарплаты. В который раз. Ропщут, выкрикивают дрянные словечки, грозятся устроить голодовку и бастовать. Пусть голодуют — хрен с ними! Но работа стоять не должна, не может такого случиться!

Еще утром управляющий заводом Огурцов позвонил ему домой и рассказал о ропоте — рабочие толпятся у административного здания, настроены агрессивно. Узнали о проколе с зарплатой.

Трудный будет сегодня денек. Ропот и шатание — это дополнительная блевота, в нагрузку к основной заботе…

Бардаков нервно протер ладонью сухое одутловатое лицо (солидный, взрослый мужчина), в раздумье глядел сквозь тонированное стекло на скошенные луга, прорезанные перелесками. Трудно быть хозяином жизни, делать ее по своему усмотрению, ужасно трудно. Вначале думалось: потерплю еще немного, и дальше все пойдет как по маслу. Как бы не так! Каждый день и час ждешь дерьма. То, что затевалось в последнее время за его спиной, было самой подлой и опасной гадостью… И кем затевалось!

Он рвал себя на части, пытаясь найти выход… Все этот проклятый завод, завод, который дал ему все и все отнял!

На завод он попал еще молодым парнем, год за годом делал карьеру, учился, льстил и подсиживал. Вытерпел лихие девяностые, когда жилось впроголодь, а работалось за идею, что завод будет жить и процветать при новых хозяевах-капиталистах, прибравших к рукам лакомый кусок после махинаций с ваучерами. При новом строе Бардаков даже немного упрочил свое положение, но, невзирая на опыт и прилежание, ощущал себя уже бесправным холопом, которого могли выкинуть на улицу по любой прихоти.

К новому переделу собственности, когда по стране покатилась волна рейдерских захватов окрепших и вставших на ноги предприятий чиновниками, ментами и крупными преступными синдикатами, он, Артем Петрович Бардаков, зрелый муж и состоявшаяся личность, пришел в должности главного инженера завода фарфоровых изделий «Луговский фарфор». В то время уже вовсю шла закулисная борьба «неизвестных» рейдеров с собственниками завода, «красными директорами», давно привыкшими к тому, что приватизированный в девяностые годы двадцатого века кусок государственной собственности испокон веков их собственный. Но, несмотря на специфические суды в далеких деревнях с жуткими исками и обвинениями, прибрать завод, не имея своего человека в стане врага, было невозможно. Тогда и пришел к Бардакову случай стать богачом.

Наезд на завод осуществлялся местной мафией, на происки которой всегда можно было кивать в случае каких-то сбоев, а после завод должен был уйти основному заказчику. Прикормленные местной властью братаны напрямую окучивали директора завода Еремеева, чтобы он бросил старых хозяев и пошел под братву, оставаясь управляющим, за хорошую мзду. Но Еремеев не поверил братве — они легко обещают, только выполнять обещания не спешат. Братаны не расстроились, профильтровали весь инженерно-управленческий аппарат и вышли на Бардакова — его честолюбие и алчность бросались в глаза. Ему предложили стать боссом — завод отсудят и перепишут на его имя, а уж он тихонько распродаст его по частям всяким подставным офшорным фирмам, которые передадут акции настоящему, тайному владельцу. Поговаривали шепотом о какой-то шишке федерального уровня, приближенной к кормилу власти.

Бардакова предупредили, что денег на него не пожалеют, но держать будут на коротком поводке. Вот тогда Артем Петрович крепко задумался. Это был шанс, и шанс единственный за всю прошедшую и на всю оставшуюся жизнь. Он долго комбинировал, как извлечь из масляного предложения максимальную выгоду, и, когда нашел щелку, через которую он смог бы утащить завод только для себя одного, оставшись живым и счастливым, решительно согласился!

Этой щелкой была его жена. Да, да, любимая супруга Анна Сергеевна. Она была моложе Бардакова на пятнадцать лет, ей уже было далеко за, но она по-прежнему представляла собой аппетитную туготелую красавицу. Вообще, семья у Бардакова была идеальная: жена-лапочка, сын — двадцатитрехлетний умник, оканчивающий институт, и дочь — приятная и добрая, двадцати двух лет от роду, будущий экономист. Чего желать! Все любят папу, уходя, все целуют маму в щечку: «Как дела, мамочка? Пока, па!»

Жена досталась Бардакову уже «пользованная». Он не любил этого слова, но оно всякий раз всплывало в мозгу, когда он вспоминал молодость и первую любовь. Перед тем как стать миссис Бардаковой, юная Аня делила плотские радости с гадким прыщавым лейтенантом милиции Кожиным. Кожин был влюблен в нее по уши, но вот Бардаков все им разметал. Стала Аня женой Артемки Бардакова, мастера по литью фарфоровых чашек и блюдец, прожила с ним счастливо, принесла добрый приплод и старалась хранить в доме атмосферу семейного уюта, которую Бардаков так ценил. А Кожин стал полковником милиции и после основательной чистки рядов и переименования силового ведомства был назначен на должность главного силовика области. Это случилось как раз в момент решающей схватки за владение заводом. Он все так же любил Анну.

Коварный Бардаков именно это старое влечение решил использовать для блага себя и, конечно, любимой семьи. Нет, он не собирался толкать супругу на разврат, но пококетничать и свести его поближе с Кожиным она была в состоянии. А там, опираясь на могущество Кожина, можно было легко избавиться от охамевшей самоуверенной братвы. Про федерального заказчика Бардаков не думал — тот подгребал под себя оптом, не вникая в конкретику, из-за прокола с каким-то там заводиком на рожон не полезет.

Узнав его план, жена возмутилась.

— Дура! — сердито крикнул Бардаков и хлопнул тяжелой ладонью по столу. — Не можешь раз постараться для семьи!

— Да он приставать начнет…

— Ты потерпи. Легонько пусть, но не так, чтобы… Ну ты понимаешь. «Хи-хи» там, «ме-ме». Он нужен… Или тебе не осточертело жить впроголодь?!

— Мы не живем впроголодь.

— Так будем!

В общем, он ее уговорил.

Наведавшись в кабинет к Кожину и пояснив, что ей и ее непутевому супругу требуется помощь и покровительство, Анна пригласила Кожина к себе на ужин — Бардаков в домашней обстановке, за рюмкой водки собирался сторговаться с первым любовником дорогой женушки. Кожин, к тому времени вдовец, имеющий взрослого сына-студента, согласился наведаться и даже взглядом не показал, что держит в уме старые желания.

Ужин был скромный, сидели втроем — Бардаков, Кожин и Анна, ели, пили, Кожин иногда танцевал с хозяйкой, хозяин хмелел, гость часто курил. На кухне за очередной сигаретой Бардаков попросил помощи и пообещал быть щедрым в благодарности. Хитрый Кожин на все выбубнил только две фразы: