Whatever happens, they have got

The Unicorn machine-gun, but we did not.[1]

Из песни английских солдат на Русском фронте

Самая главная ошибка моих врагов состоит в том, что они начали со мною враждовать!

Олег Таругин (Император Николай II)

Авторы выражают свою благодарность всем участникам форума «В вихре времен» (www.forum.amahrov.ru) за активное участие в шлифовке произведения и технические консультации.

Уже традиционно (в третий раз) авторы благодарят Ивана Сергиенко за прекрасно написанную интерлюдию.

Отдельная и самая большая благодарность выносится Валерию Белоусову за разработку психопортрета персонажа В.Политова (Валерия Целебровского) и непосредственную помощь в написании нескольких глав.

Я рад, что перенес столицу в Москву. Все-таки это — мой город, и я его люблю. В помпезном и чопорном Питере меня все время подмывает надеть войлочные музейные тапки. А Москва — совсем другое дело. Похожий на кустодиевскую купчиху и верещагинского солдата одновременно, этот город живой, бурный, радостный…

Мой поезд, в котором в Хабаровске японский император подписывал капитуляцию, прибывает на Казанский вокзал. Уже на подъезде к Москве видно, что Димка подошел к вопросу организации торжеств по случаю победы со всей серьезностью. Странно, я как-то раньше не замечал за ним способностей к режиссуре. Хотя, если твое состояние оценивают в миллиард фунтов стерлингов, если ты можешь подарить родной стране броненосец и полдесятка крейсеров, если ты на собственные деньги вооружил целый армейский корпус — ты вполне можешь нанять какого-нибудь Станиславского, который и срежиссирует за тебя все действо…

Вдоль дороги стоят девушки с букетами и солдаты в парадной форме. В наш поезд нескончаемым дождем летят цветы, а каждые пять минут где-то поблизости бухает артиллерийский салют. На всех станциях — мой огромный портрет с надписью: «Наше дело правое — мы победили!» Когда я увидел его в первый раз, то невольно вздрогнул: черт, неужели проклятая машинка дала сбой и перекинула меня в сорок пятый?! Но, приглядевшись, успокоился: в конце концов, никто не виноват в том, что все усатые люди чем-то похожи друг на друга…

Флаги, флаги, флаги — целый океан флагов. По мере приближения к столице их становится все больше и больше. А у черты города поезд входит в вереницу триумфальных арок из зеленых ветвей и цветных лент. Артиллерийский салют теперь грохочет, почти не переставая. Сплошной стеной вдоль полотна стоят люди. Это не мобилизованные — просто любопытные. Ну, пора выйти, народу показаться, что ли…

Я выхожу на открытую площадку салон-вагона. В голове внезапно вспыхивает мысль о возможном покушении, но тут же растворяется в спокойной уверенности, что и Димка, как шеф Императорской Инспекции, и Васильчиков со своим КГБ, и Гревс с ГПУ дело знают на «пять», а потому никаких случайных гостей из будущего со снайперками и радиоуправляемыми фугасами не предвидится…

Люди орут и беснуются. Я машу им рукой, с удовольствием разглядывая красные от натуги лица с распяленными ртами, глаза, в слезах счастья от лицезрения императора. А недурно мы с Политовым потрудились… Где-то я читал, что в 30-е годы в Германии некоторые женщины в момент оргазма орали: «Хайль Гитлер!» Интересно, у нас ничего подобного не наблюдается?

Грохот орудий просто безостановочен. Так-с, это сколько ж пороху изведут? А, ладно, еще сделаем… Ого! Вот это да! В небо взмывают несколько воздушных шаров, к которым привязан гигантский портрет. Естественно, мой. Ну, Димон, хороший ты мужик, но меру бы знать все же стоило…

Вслед за шарами в голубую высь устремляются тысячи белых голубей. Поезд замедляет ход и под несмолкаемое «ура», заглушающее даже артиллерийские залпы, медленно втягивается на Казанский вокзал. И тут же разом взметывается вверх музыка духового оркестра. Боже, меня храни…

Весь перрон засыпан цветами. Прямо мимо преображенцев и лейб-стрелков ко мне устремляется Моретта. Кстати, хотя она совершенно искренне любит меня, но ход Димыч изобрел отменный: пусть все видят, что семья — основа общества!

Моретта кидается ко мне и повисает на шее. «Татьяна на шее» — смешно и трогательно. Я обнимаю ее и специально поворачиваюсь к фотографам: нате, пользуйтесь. Исторический кадр «Возвращение императора Николая с мирных переговоров в Хабаровске» у вас в кармане…

Я иду вдоль шеренг гвардейцев. Оп-па! А я вот этого парня знаю. Лично ему с полгода тому назад «Георгия» в госпитале вручал. Так-так…

— Здравствуйте, штабс-капитан Берг.

Он, вытянувшись в струнку, рубит:

— Здравия желаю, Ваше Императорское Величество!

— Ну, как служба? Как рана — не беспокоит?

— Никак нет! — чеканит он, преданно глядя мне в глаза.

Я пожимаю ему руку и тут замечаю в строю нескольких солдат с Георгиевскими крестами. А дай-ка, я тебе, друг Димитрий, маленько разнообразия внесу в твой сценарий. Похулиганю, так сказать…

Короткий приказ, и вот уже Берг с георгиевскими кавалерами следуют за мной. Если я что-нибудь понимаю в принципах проведения митингов, то я должен произнести речь. Ну, тогда речь будет соответствующая…

На площади «трех вокзалов» людское море. Посредине — огромная эстрада, на которой стоит сводный духовой оркестр на добрых пять сотен музыкантов. Ага, судя по ковровой дорожке, мне — туда.

Я подхожу к краю эстрады, люди постепенно смолкают. Ну-с, приступим…

— Здравствуйте, москвичи! Спасибо вам за такой теплый прием!

Приходится переждать, пока гул голосов утихнет. Как все-таки несправедливо, что сейчас еще нет мощных динамиков.

— Но я думаю, что эта встреча — не по адресу! — я выталкиваю вперед Берга и его солдат. — Вот — истинные герои! Вот те, кто грудью защитил Отечество! Ура и тысячу раз ура в их честь!

Ой! Как бы только уши выдержали… Лишь бы рельсы от такого рева не разошлись. Оркестр неистовствует, наяривая попурри из военных маршей. А я спускаюсь с эстрады и подхожу к Моретте. Татьяна Федоровна прижимается ко мне и шепчет тихо:

— Милый, ты… ты не человек, ты — полубог! Если бы ты приказал им сейчас утопиться в Москве-реке, они запрудили бы ее до самой Оки…

О! А это что такое? На эстраде — Шаляпин, за его спиной шпалерами выстраивается хор. А перед ними… Царица Небесная, Рахманинов… Он взмахивает палочкой, и…

На все века великими делами