Елизавете Михайловне, жене, другу, помощнице, с благодарностью

Одиссей: — Проклятье амазонкам и войне!

«Пентесилея»

В городе привыкли к слепой Фериде.

Каждое утро она появлялась на главной площади Диоскурии[1]в сопровождении чумазой, миловидной дочурки. Девочка шагала впереди, мать, положив ей руку на плечо, шла за ней. Затем Ферида присаживалась где?нибудь в тени, а девочка убегала на берег моря. Как они попали в Диоскурию, где ночевали, никто не знал. Никому до них не было дела — мало ли бродит в городе нищих и слепых.

Ферида жила не только подаяниями. Иногда она пела, иногда гадала. Чуткая, как все слепые, она сразу определяла, кто ее окружает. Если рядом были приезжие моряки–эллины, она начинала петь эллинские песни, и истосковавшиеся в долгих морских походах матросы, как пчелы на запах меда, слетались к Фериде, чтобы послушать родные напевы. Если на площади появлялись местные жители, спустившиеся с гор, — звучали песни горянок. Слепая выучилась языку диоскурийцев, и ее охотно слушали все.

И местных, и приезжих поражало гадание Фериды Она всегда точно рассказывала о прошлом человека и уверенно предсказывала будущее. Все думали — ей помогают боги. А Фериде помогала ее смышленая дочурка Лота. Все дни она проводила на берегу моря, купалась, играла с местными девочками и знала не только все городские новости, но и то, что происходит в каждом доме.

Сегодня на площади людей было мало, и Ферида, откинувшись на прохладную стену, задумалась...

С тех пор, как она появилась в Диоскурии, прошел год. Не пора ли уходить отсюда? Но куда идти? Никто в городе не знал, что эта женщина живет здесь в постоянном страхе. Когда?то Ферида была самой красивой и умной гетерой Милета. И самой богатой. Потом пришла любовь. Он приезжал к ней из Афин, он был архистратегом. Когда у них родилась Лота, он решил оставить свою жену. Но Ферида была неосторожна. Она приехала в Афины, и ревнивица наняла злодеев—они ослепили Фериду. Ферида поняла: слепая, она не нужна стратегу. Он всесилен, он отнимет у нее дочь, а ее бросит на произвол судьбы. И она тайком уехала из Афин. Сначала Милет, потом Эфес, затем Пергам и Синопа. И всюду ее находили ищейки стратега, и только чудом ей удавалось избежать беды. И вот теперь Диоскурия... Это очень далеко от Эллады, но разве можно чувствовать себя в безопасности и здесь?

Мысли Фериды прервала Лота. Девочка прибежала с берега, от нее пахло морем, рыбой и прохладой. Она села матери на колени.

— Ты снова лазила в рыбачьи лодки?

— Нет, мама. Я была на пристани.

— Зачем ты ходила туда?

— Весь город на пристани, мама!

— Что там?

— Два больших корабля. Их грузят зерном.

— Ну и что же? На пристани всегда что?нибудь грузят.

— Если бы ты знала... Грузчики ходят вереницей, носят корзины с пшеницей и непрестанно твердят какие?то заклинания.

— Грузчики всегда ходят вереницей. Что тут такого?

— Но ты не знаешь, кто грузчики. Это амазонки! Женщины, которые убивают мужчин. Их больше сотни. Если бы ты видела, какие они сильные и красивые.

— Откуда они?

— Их взяли в плен питиунтские воины и продали милетскому купцу... Говорят, они живут где?то далеко–далеко в горах и н–и один мужчина не смеет войти в их город...

— Веди меня, Лота, — Ферида торопливо поднялась взяла девочку за руку...

... Над морем ни ветерка. Город задыхается от зноя. Каменные плиты пристани накалены, они обжигают ступни босых ног. Надсмотрщики поливают камни морской водой, но влага мгновенно испаряется, и к вечеру на плитах образуется грязновато–серый налет соли.

Ферида садится на тюк, приближает к себе Лоту:

— Рассказывай, что видишь.

Лота приникает к ее уху и шепчет, шепчет, шепчет...

... Чуть покачиваются с борта на борт корабли, прогибаются и скрипят дубовые трапы, перекинутые с берега, а по ним беспрестанно движутся одна за одной полуобнаженные женщины с тяжелыми корзинами зерна на плечах. Под загорелой, блестящей от пота кожей перекатываются упругие, как у мужчин, мускулы. Их лица свирепы, они не глядят по сторонам, тяжелые ноши несут не сгибаясь и не жалуясь. Потрескавшиеся от жары губы шепчут не то проклятья, не то заклинания.

Так думают зеваки, собравшиеся посмотреть на диковинных пленниц. По побережью давно ходили слухи о женщинах–воительницах, убивающих мужчин. Ферида много слышала о храбрых наездницах. Они нападали на горные селения, сотнями уводили пленных, но чтобы сами попали в плен — такого Ферида не знала. А тут они сами... Но что это? Ферида прислушалась к бормотанию амазонок. Да ведь они твердят молитвы на ее родном языке! А она была уверена, что наводящие страх и ужас на весь Кавказ женщины — из диких племен, пришедших со стороны Ирана.

К кораблям подходят какие?то молодые люди. По голосам Ферида определяет: это сыновья местных богатеев. Они тоже пришли поглазеть на пленных женщин и громко переговариваются:

— Ты посмотри, Статиос, на ту, что идет с корзиной на плече. Если ее вымыть да одеть...

— Это которая?

— Ну та, что в лохмотьях,

— Они все в лохмотьях.

— У нее левый сосок груди больше правого.

— Да разве ты не заметил — у них у всех...

— Ах, какой ты олух, Статиос! — юноша вырывает у надсмотрщика плеть и ударяет одну из женщин.

— А–а, эту, — равнодушно произносит Статиос. — Так в чем же дело? Купи ее.

— Ха, купи! — восклицает третий. — Она тебя прирежет в первую же ночь. Я знаю — эти бабы не для утех.

— Для чего же? Грузить корабли? По–моему, мужчины делают это лучше.

— Я говорил с милетским купцом, — замечает четвертый, — и, клянусь богами, он совершил выгодную сделку. Он купил их за грош, а продаст...

— Я тоже слышал, персидские цари покупают амазонок чуть ли не на вес золота.

— А мне кажется, купца обманули, — замечает Статиос. — Если ее нельзя приласкать...

— Я тебе говорю: они ловки, как пантеры, свирепы, как рыси, и неподкупны, как боги. Они владеют мечом и стрелами как никто в мире, они выносливы, как буйволицы...

— Может, и верно, стоит купить хотя бы одну...

— Купец не продает, я уже пытался.

— Ну их... — Статное зевнул, как бы давая понять, что эта болтовня ему надоела...

... Когда этот презренный скот ударил Атоссу хлыстом, ей показалось, что терпению пришел конец. Горячая волна крови ударила в голову, потемнело в глазах. Еще миг — и Атосса набросилась бы на хилого и изнеженного обидчика и без труда придушила бы его. Но она огромным усилием воли сдержала себя.