Бутер Бродский

Черновики, за которые не заплатили

Лопнул.

Утро на зашарпанной съёмной квартире города Х, что находилась по улице Ленина, началось с резво вылетевшей в комнату, что была мне по совместительству спальней, двери. Щепки звонко вылетали от ограды, осыпая всё вокруг градом. Обколоченная снаружи дермантиновой кожей преграда в одну секунду стала лежать на моём деревянном полу. Обыск.

Переступив через открывшийся проём, зашёл высокорослый товарищ майор, внушавший некоторый (естественный для кота, особенно в сложившейся ситуации) дискомфорт. Моё рыжее тело не могло совладать в габаритах с человеческим великаном. Махина излучала безысходную ненависть при каждом своём движении. За ним резвым шагом влетели грузные зелёненькие солдатики с автоматами. Не по годам им автоматы то носить. Вот до чего дошли, теперь с автоматами в квартиры ходят. Стало вполне привычно видеть подобную картину.

В следующее мгновение пронеслись сомнения, а за ним и удручающий вывод. Пришли за записями, по их сведениям, хранившимися у меня. Не буду от вас скрывать, в действительности, оно так и было, но скрывать от них — я обязан был до самого конца.

Пушистое рыжее тело слетело с кровати, рыча на лету и цепляясь когтями за право жизни. От сильного замаха ноги, солдат чуть не упал на пропитанный кофием пол. Как же ещё обращаться с котами? Только пинком вести монолог и умеют. Большего от них не требует служебный устав.

Как же больно падать, втыкаясь в щепки пола. Не спроста так встретили меня, будут тормошить кровать.

Действительно, так и оказалось. Моё недовольство должно было дойти до пиковой точки от подобных событий, но только не в наше время и не в этом месте.

Несколько пуль влетело в кровать — так удобнее проводить обыск, а свидетели есть казенные, за свои права можете не беспокоиться. К счастью, случайного свидетеля внутри не оказалось.

Оба солдата с особым цинизмом начали дербанить своими финками в начале одеяло, затем и матрас. Пух моего ночного покоя разлетался по арендованной комнате. Зверское зрелище, даже волки не рвут так своих свежепойманных зайцев. Как не странно, ничего не нашли, конечно, ещё бы мне хранить бумаги в диване.

— Снимай штаны — крикнул майор.

Я лежал в недоумении. Свалить, скрутить — ещё можно понять, но штаны, это перебор. Хотя, можно ли в такой ситуации говорить о «переборе». Этого я боялся больше всего.

Сам я решил до последнего не стягивать одежду, но порядочные солдаты помогли мне с делом — на моих ногах были обмотанные бечевкой бумаги.

— Попался, сладкий — с ласковой улыбкой сообщил мне гость.

Помощники резво сдёрнули с меня бумаги и передали их майору.

— Что ж, прочтём. Пишем, не заплатили тебе за черновики твои. Посмотрим, чего там понаписал, разовьём нашу писательскую среду. Только вот, зачем в шерсти ходишь? Будь без шерсти… Опрометчиво тебе было писать. Ладно, успели ликвидировать нарушителя. Долой!

Ужас вспыхнул в моих глазах. Живот резко скрутило, все нервы в теле воспламенились и взвизгивая задрожали. Исходя из горького опыта я понимал, что обычно следует за подобными словами. Видимо, это конец.

Мохнатая, обездвиженная ударом приклада, туша вылетела в окно, случайно приземлившись в мусоровоз, но тот, что возит отходы. На ходу он подобрал меня.

Я приземлился на нечто мягкое, но точечно впившееся мне в спину. От падения на миг сознание покинуло меня. Поодаль, ближе к стенке, лежало бездыханное тельце кошки. Под заурядной серой шерстью, не везде ровно покрывавшей тело и имевшей зверски вырванные клочья, находилось недавно убитое существо, спасшее меня от гибели.

“Играл я на барабане своём ближневосточном, значится, а они за мной шли, хороший барабан, как урна заводная” — глухим, чуть смеющимся голосом начал рассказ потрепанный кот, незаметно для моего шокированного взора вылезшей из-под мёртвого тела. “Играл, собирались мы на концерт, значится. Прям тут и устроить его, только остальных дождусь. Вродь мои шли ребята поодаль, те то меня скрутили, да и кинули сюда. Так вот, теперь здесь. Барабан забрали, беда только вот. Бойцов забрали, пропали по пути” — измазанный чем-то тёмным, лоб нахмурился, сведя все части лица в одну отчаянную точку.

На последних словах он вырвал из пучин мусора разбитую по низу деревянную балалайку.

— Боец отдыхает, вместе с ним теперь едем, музыку подготовил, хорош. Спит только, как прилёг, так и не вставал. Минуточку! Ты спишь?

Инструмент был ощутимо поломан, владелец не смог принять потрясение, уйдя в негу, где он ещё сидел на своём месте, а музыка ровно лилась из целого инструмента. Из-под его тела и был вытащен артефакт.

Сев впереди соплеменника, единственный целый мой спутник завёл свою мелодию, звучащую задорным бренчанием, но написанную явно под более печальный инструмент. Полная радости, но до боли битая, она разрозила воплем свою струнную историю. Торчащие снизу и уже успевшие прижиться щепки ехали вместе с остальной частью дальше, не обращая внимания струн на себя. Покойной ровной мелодией шли считываемые ноты изнутри колотого бруска.

“Удачно свела дорога нас. Я ж всё беспокоился, как инструмент то сохранить, коли мне не удастся. Так вот, тебе то и будет дело — за инструментом следить. Со мной что случись, ты треугольную не обижай, для тебя ведь старается родная. Себя не уберёг, так хоть этого уберегу” — с забавным причмокиванием протараторил он, указывая на бездыханно нежащегося соседа.

Раздираемые болью раненые в нашем катафалке замерли в последнем мгновении, улавливая задорно играющийся с грязью голосок, исходивший из глубин древа и просачивающийся сквозь уже никогда не заживаемые раны.

С ними я навсегда.