Я никогда не имел писательских амбиций. (В интервью на вопрос «Почему вы начали писать прозу?» я обычно отвечаю туманной фразой о возникшей потребности кристаллизовать опыт ощущений в текст. Обычно это нa какое-то время интервьюера отключает.)

Нет, конечно же в юности я писал стихи: все мы немного лошади, а по малолетству и вовсе пегасы. Я написал пяток плохих стихотворений и десяток отвратительных. Потом, к счастью, перестал. Много лет мне не приходило в голову написать что-либо более художественное, чем запись в истории болезни (к примеру, «дома у пациента водятся крысы, крысы активных жалоб не предъявляли»).

Но несколько лет назад я случайно наткнулся в Сети на «Живой журнал». И начал вести интернет-дневник.

В нем я незаметно для себя стал создавать персонажа, интернет-героя, который сделается популярным не благодаря, а вопреки.

Руководствовался я незатейливой формулой «ну а мы, ну а мы – пидорасы, наркоманы, фашисты, шпана». Хотелось, чтобы текст от первого лица прозвучал максимально достоверно: пренебрежительно сказанное в адрес Лимонова «персонажи пишут» представляется мне лучшим комплиментом автору.

И пару лет я просто писал дневник от лица сексуально расторможенного «циничного романтика». Меня стали настолько идентифицировать с персонажем, что проект можно было считать удачным. В итоге ко мне пришел издатель Боря Бергер со словами «а давай книжку издадим». Я обрадовался, собрал в кучу свои записки, и они с минимальной редактурой были изданы под названием «Двоичный код». Какое-то время я был вполне доволен собой: у меня вышла книга, когда мне еще не было тридцати (все-таки я продукт советского времени, и факт издания книги мне казался важной вехой биографии). Моя благодарность Боре безмерна, ибо он дал мне возможность испечь тот самый блин, который комом.

Постепенно у меня вызрела потребность написать еще одну книгу. Как человек, который начал писать недавно и учился этому в процессе, а не в институте, я понимал, что с тех пор стал писать лучше.

И когда мне предложили переиздать свою первую книгу, стало понятно, что я нынешний такой текст опубликовать не могу.

Я не стану отказываться от написанного – эта первая книга была, и хорошо, что она была. У нее был свой читатель, в конце концов, она была стартом. Но меня мучила потребность «прокрутить все назад и все исправить». В жизни это невозможно, а вот в тексте – пожалуйста: я решил переиздать первую книгу, слегка подредактировав. Но «слегка» не получилось: пришлось фактически написать новую книгу. Изменить сюжет, вести повествование не от первого лица, а от третьего, выкинуть, насколько это возможно, эпизоды, которые дублировались в следующей книге…

Вот так и получилась история о мальчике, который проходит путь от счастливого детства до осознания «я – взрослый».

Меня наверняка обвинят в пережевывании одного и того же, но это неважно. Важно то, что сейчас я смог сделать эту книгу такой, какой она должна была быть. В конце концов, я пишу не для того, чтобы нравиться критикам. Я пишу для того, чтобы мой текст понравился мне самому. И не гнушаюсь работы над ошибками.

Алмат Малатов

Всякая тварь грустна после соития.

Аристотель

1

Руслан любил читать. Любовь к чтению привили родители, которые ставили на младенце педагогические эксперименты. Они были молоды, целеустремленны, и в десять месяцев дитя заговорило. К году оно говорило уже слишком много. К четырем годам ребенок научился читать, а когда ему исполнилось шесть, родители задумались о пользе абортов. Дело в том, что Руслану купили хомячка. С педагогическими целями, естественно: предполагалось, что он будет о хомячке заботиться и таким образом станет не просто ребенком шести лет, а Ответственным Человеком.

Хомяк был хорош: белая шерсть, красные глаза, острые (как быстро выяснилось) зубы.

Какое-то время Русланчик с ним разнообразно (о, сколько возможностей таит в себе хомяк!) играл, а потом на него случайно сел. Хомяк издох, и Руслан долго рыдал над трупом. Когда слезы кончились, мальчик, все еще всхлипывая по инерции, взял мамин маникюрный набор и посмотрел, что у хомяка внутри. Незаметно вошедшему отцу очень не понравились игры первенца с красивыми перламутровыми кишками. Ребенок был наказан: на просьбу купить нового хомяка «взамен поломанного» в недвусмысленных выражениях отец объяснил, что советский инженер не зарабатывает столько, чтобы ежедневно снабжать маленького ирода хомяками.

– Тебе жалко пять рублей? – Руслан смотрел на папу страдающими глазами и шмыгал носом.

– Жизнь не имеет цены! – Папа назидательно поднял указательный палец, удивленно посмотрел на него и стал ковыряться пальцем в обоях. – Иди и похорони хомячка.

– Наш ребенок – чудовище. Он убил хомяка, выпотрошил и смыл в унитаз.

Отец умостился на краешке заваленного бумагами стола и сердито глядел на производящую расчеты мать.

– А ты хотел, чтобы он по нему каддиш прочел? – рассеянно сказала Камилла. Она в авральном режиме проектировала госзаказ – ракетную ступень. – Все-таки эта штука никуда не полетит, – вздохнула она. – Не может эта штука летать. Техническое задание противоречит всем законам термодинамики и здравому смыслу.

– Противоречит, не противоречит, а если и твоему отделу и моему дадут премиальные, можно будет повезти ребенка на юг. Иди проверь, что это чудовище делает.

Чудовище тихо сидело в углу ванной и читало журнал «Юный химик». Мать прикрыла дверь и удовлетворенно сказала:

– Все-таки в здоровой обстановке вырастают здоровые дети. Не кричит, не ломает игрушки, в шесть лет читает научно-популярную литературу! Это мои гены.

– Почему это – твои? – обиделся отец. – Логично предположить, что это мои гены. Я, между прочим, семь патентов имею. И почетный председатель городского общества цветоводов.

– А я, значит, дура? – Камилла угрожающе зашевелила длинными ногтями идеальной формы, объектом зависти всех женщин конструкторского бюро. Объектом зависти мужчин конструкторского бюро была вся Камилла целиком почему такая роскошная женщина досталась тощему Эдику, понять не мог никто. – Хрен твоему отделу, а не документация по испытаниям к утру!

– Милочка, ну что ты, в самом деле! Да плевать на эту документацию! Ты умная, ты красивая, твоя мама – ангел…

– Моя мама еще жива! – рявкнула Милочка, но уже более доброжелательно. У нее был взрывной характер, и проще было дать ей проораться.

– Твоя мама – живее всех живых, – примирительно сказал муж. Упоминать тещу к ночи он обычно избегал, но тут не удержался.