Старуха (почему-то все стали называть ее именно так, хотя она вряд ли была старше шестидесяти) купила Ведьмин дом – и это было ее ошибкой.

Если она хотела как-то прижиться в Юдино, стать здесь своей, то селиться в доме, который все обходили стороной, где никто ни за какие коврижки не согласился бы даже переночевать, не то что жить, точно не стоило.

По селу тотчас же поползли разговоры, которые день ото дня становились все громче и звучали все фантастичнее, но от этого почему-то в них верилось еще сильнее.

– Нарочно Ведьмин дом выбрала – что уж тут говорить? Подобное притягивает подобное, – качала головой Мясникова, бывшая бухгалтерша, а нынче – продавщица в церковной лавке. – Дом-то на отшибе, чужих глаз нету – вот и будет теперь творить свои черные дела!

Даже Зинаида Федоровна, которая работала в поселковой администрации и точно знала, что Старуха купила чуть ли не первый попавшийся дом, который ей просто постарались сбыть с рук пронырливые риелторы – и та уже верила в это. Хотя своими глазами слышала, как Старуха говорила:

– Мне все равно, что за дом. Главное, чтобы жить можно было и никто не беспокоил.

Собственно говоря, после того, как она въехала в Ведьмин дом, тревожиться о визитерах смысла не было. Дурное место все поселковые обходили стороной – и когда ведьма была жива, и уж тем более после того, как полтора года назад умерла. Семьи и детей у ведьмы не было, имущество отошло дальней родственнице, которая сразу выставила недвижимость на продажу.

– Кто купит-то? – вертели пальцем у виска сельчане.

Однако покупательница нашлась.

Дом был одним из самых богатых на селе, крепкой, добротной постройки: кирпичная кладка, черепица на крыше, водопровод, газовое отопление, окна и двери – все целое. Огород, конечно, зарос сорняками, да и двор был в запустении, но это новую хозяйку не волновало. Единственное, что Старуха сделала перед тем, как перебраться в новое жилище, это пригласила бригаду строителей и велела окружить участок двухметровым забором.

– Какой дурак туда полезет? – снова недоумевали местные, и снова, по всей видимости, оказались неправы.

Старуха зажила тихо, никто понятия не имел, что творилось за каменной стеной, которую она возвела вокруг дома. Сама она носу оттуда не высовывала – один раз заявилась в магазин, повертела головой, сморщилась, да и вышла вон с пустыми руками, так ничего и не купив. Не по ней, видно, товар оказался.

За покупками она ездила в районный центр: машина у Старухи имелась, так что никаких проблем. Богатенькая, видать, была дамочка: и иномарка, и одежда не с вещевого рынка, и дом, как говорила Зинаида Федоровна, купила, не торгуясь.

Как-то раз Старуха выезжала из дома, а Мясникова, которая шла к церкви, поскользнулась неловко и чуть не угодила под колеса. Колея-то узкая, тротуаров нет!

Дело обычное, поохали-поахали, а после Старуха взялась подвезти Мясникову. Та отогрелась в тепле, возьми и скажи:

– Вижу, женщина вы хорошая, уважительная, предупредить хочу. Вы тут человек новый, всего не знаете. Дом-то ваш…нельзя там жить.

– Это почему?

– Вам не сказали? Конечно, кто скажет… – Она поправила коричневую вязаную шапку. – Там до вас женщина жила, так вот она…

– И что же? – поторопила Старуха и поглядела на Мясникову, как на диковинную муху.

– Ведьма была! – выпалила Мясникова. – Сколько народу со свету сжила – не счесть! А в некоторые ночи оборачивалась кошкой с человечьим лицом и бегала по деревне, во дворы забиралась к людям. Кто ее увидит – все, считай, не жилец! Сто лет уж ей было, а помереть не могла никак, лежала и кричала, кричала сутки напролет, проклинала всех, выла по-волчьи.

– Может, боли у нее были?

– А если и так – поделом ей! – отрезала Мясникова. – После ее смерти только хуже стало. Не отпевали ведьму: в Бога-то она не веровала, да и как можно? Теперь тело в земле лежит, а душа неупокоенная так и рыщет по земле! Люди по ночам в ее доме голоса слышали, стоны…

– А кошка? – спросила Старуха, и лицо ее дернулось.

– Что – кошка? – не поняла Мясникова.

– Которая с человечьим лицом. Не появлялась больше, нет?

Тут Мясникова поняла, почему у Старухи лицо перекосилось. Это потому, что она смех удержать пыталась, но потом, увидев вытянутую физиономию пассажирки, больше не сдерживалась и захохотала во все горло.

Так смеялась, что слезы потекли. Форменная истерика, как после говорила Мясникова. Смеется и талдычит одно и то же:

– Какая ирония! Боже мой, ведьма! Надо же!

Что тут смешного, какая такая ирония, Мясникова так и не уяснила. Обиделась, из машины выкатилась, а после всем, кто хотел ее слушать, рассказала, что Старуха – точно не в себе, и с той поры разговоров о том, что она тоже, наверное, ведьмует, ворожит, было уже не унять.

А недели через две или три Старухе, должно быть, стало не до смеха.

Потому что в одну из безлунных февральских ночей, глухих, ледяных и непроглядных, как заброшенный колодец, Старуха умерла.

Смерть ее, наверное, была нелегкой: Старуху нашли сидящей в кресле-качалке на крыльце, в одной тонкой ночной рубашке, замерзшую насмерть. И не нашли бы, но соседская собака прибежала к воротам и завывала так, что все жители сбежались. Приехала из райцентра полиция, сломали замок, вошли во двор – к тому времени Старуха была мертва уже несколько часов.

Была она страшно худой, даже изможденной, словно давно голодала. Говорили, что на теле Старухи нашли множество ран, которые, по всей видимости, она зачем-то наносила себе сама.

Глаза Старухи были выпучены, губы искусаны в кровь, а руки вцепились в подлокотники так крепко, что разжать их удалось с великим трудом, сломав два пальца.

Кто или что заставило ее выйти раздетой в тридцатиградусный мороз из дому и усесться в кресло? На что смотрели, что видели в ту ночь ее широко распахнутые глаза? Это так и осталось загадкой.

После памятного разговора с Мясниковой Старуху никто больше не видел: ни разу она за ворота не вышла. И до этого была не очень-то расположена к общению, а в последние дни перед смертью и вовсе перестала на люди показываться.

– Ведьма ее с собой на тот свет утянула! – авторитетно заявляла Мясникова. – Заморочила!

– Из дому ничего не пропало? – спрашивали полицейские.

Все пожимали плечами, глядя друг на друга: кто ж знает? На первый взгляд все было цело.

Правда, Савка, горький пьяница, которого прозвали Огрызком, утверждал, что кое-что «упёрли»:

– Я как-то видал, ей вещи привезли в фургоне. Пришел, думаю, может помочь чем…