Посвящается Эвелине

Кофейня моя ничем не отличается от прочих кофеен в Париже. Здесь можно выпить хорошего кофе, некоторые даже говорят, что очень хорошего, можно съесть яблочного пирога, а кто не любит яблок в тесте, возьмет большой кусок шоколадного торта. Каждое утро я ставлю на стойку блюдо со свежими круассанами, одно блюдо — не больше, но и не меньше. Постоянные клиенты, почтенный Хайм или молодой Бувье, спешат к своим любимым рогаликам — и я уже с самого утра в приятной компании. Круассаны печет для меня Тереза, такая маленькая седенькая старушка из дома номер 47, она всегда сидит за столиком у зеркала. Ни разу еще она не взяла и сантима за эти рогалики, и неудивительно, ведь за целый день она выпивает столько красного, что ума не приложу, как у нее сил хватает добраться до дому.

Так что же я хотела сказать?..

Да, моя кофейня отличается от прочих в Париже, наверное, только тем, что все здесь старое, изношенное. Туговато с деньгами, знаете ли, да и сама я уже старая и попросту привыкла к этому хламу. Молодые этого не понимают, они любят, когда все сияет, предпочитают вещи новые, чистенькие. А мне милее те, что помнят прежние времена, те, что видели иных людей в иных нарядах и слушали музыку с трескучих пластинок. Думаю, в жизни каждого человека наступает момент, когда он начинает любить старые вещи.

Раньше, когда молодой была, я тоже обожала все современное и каждая новая вещь казалась краше прежней. Новая музыка лучше старой, новые автомобили красивее прошлогодних, а новая кофеварка лучше, чем та, от которой отшелушивается эмаль. Но даже Эрик, хотя ему только восемнадцать, говорит, что в старой кофеварке кофе получался вкуснее. Что поделать, пришлось поставить новую, прежняя-то сломалась, и починить ее уже нет никакой возможности. У новой квадратные кнопки с надписями по-английски, я заплатила за нее кучу денег, и надо же, негодяи какие, не позволили купить ее в рассрочку, а я ведь всегда оплачиваю счета в срок, хотя раньше дела шли не так, как сейчас, да и сейчас они не шибко идут… Но об этом я уже говорила. Словом, эти мерзавцы не дали мне рассрочки. Наверное, потому, что я такая старая…

Вдруг что-то происходит, и ты перестаешь понимать молодых. Их музыка кажется грохотом, новые автомобили уродливыми — все в них сверкает, мигает, да я бы вообще не смогла управлять такой машиной. Когда-то мы с Хенриком разъезжали на красивом автомобиле, американском, давно это было, когда Хенрик еще был жив. Больше пятнадцати лет прошло, как он умер, и столько же лет стоит на приколе наш автомобиль, скучает и пылится в гараже. Сама не пойму, зачем я до сих пор плачу за этот гараж, и немалые деньги, между прочим, да и кофейня моя не так уж чтобы процветала…

Наверное, мы любим все то, что любили в молодости, и вещи, что состарились вместе с нами. Полировка на старой мебели давно потускнела, по краям просвечивает голое дерево, но мы прикасаемся к этому дереву и чувствуем тепло, которым его пропитало время. Старые автомобили куда чаще ломаются, и все же нам нравится их форма, урчанье, широкие удобные сиденья и красивые, хотя и абсолютно бесполезные, нашлепки. Старые приборы ужасно несуразные, нужно прикладывать столько усилий, чтобы ими пользоваться, а мы их за это только больше любим. У меня есть древний пылесос, Хенрик купил его сразу после свадьбы. Не поверите, он все еще пусть кое-как, но работает. Знаю, у новых пылесосов лучше тяга и они меньше весят, не отнимают столько сил, а я уже старая, бывает, зараз обе комнаты не удается пропылесосить. В дождливые дни… а как дождь зарядит, сразу вспоминается лагерь, все побои, что выпали на мою долю, эти пинки и удары застряли в моих старых костях и, чуть наступит ненастье, тут же дают о себе знать.

Но я не о том хотела сказать…

Пылесос мой такой красивый, овальный, с надписью, оттиснутой на бакелитовой рукоятке. Я им очень горжусь. Когда вожу щеткой по дивану, чувствую себя так, будто еду с Хенриком в нашем автомобиле, в солнечный день по бульвару Сен-Жермен. Верх мы откидывали, я распускала свои длинные черные волосы, и, когда мы проезжали мимо, все мужчины за столиками перед кафе забывали о своих подружках, которые сидели рядом с ними, попивая кофе, и оборачивались на нас. Завидовали Хенрику — какая у него машина да какая девушка. Я обнимала Хенрика, клала голову ему на плечо, а он ехал гордый, сосредоточенный и только усмехался в усы.

Молодость проходит, но мы продолжаем любить те же самые вещи и даже тех же самых людей, — конечно, не всегда так бывает, но случается. Я до сего дня люблю Хенрика, хотя его уже пятнадцать лет как нет.

Но об этом я уже говорила…

Хотите еще кофе?

Думаю, моя кофейня не так уж плоха. Сколько людей приходит сюда каждый день уже много, много лет. Вот, к примеру, старуха Греффер. Является с тремя собачонками, сама в каком-то цветастом тряпье, чуть ли не в лохмотьях, неизменно закутанная в шерстяную шаль, даже если на улице жара, и в драном берете. Губы накрашены красной помадой и всегда неровно, ведь она теперь почти ничего не видит, но это уже перебор, скажу я вам, пожилые дамы не должны так выглядеть. Одна перчатка у нее без пальцев, почему, не знаю.

Молодой Бувье называет ее «сумасшедшей старухой», но он ведь понятия не имеет о том, что было, как она раньше жила, ему лишь бы валюту покупать да продавать, и сколько ни объясняй ему, все без толку. Собачки мадам Греффер обычные дворняжки, но все разные: одна маленькая и очень лохматая, другая длинная, как такса, а третья крупная, черная. И все в забавных шерстяных кафтанчиках, таких же дырявых и дряхлых, как одежонка самой Греффер. Она приходит сюда с ними каждый день, собачки укладываются под стол и спят там, она же попросит кофе, но почти к нему не притронется, только дремлет, слегка завалившись набок; наверняка ей снится мой Хенрик.

Зовут мадам Греффер Иоганной. Давным-давно она приехала в Париж из Австрии. Зашла она сюда однажды, разодетая, как дама, и с порога влюбилась в моего Хенрика. Тогда и она, и я были уже не первой молодости, но вместе смотрелись очень эффектно. У нее были длинные светлые волосы, а у меня тоже длинные, но черные. Она мне сразу понравилась, мы подружились, и, конечно, я звала ее не мадам Греффер, но просто Иоганной. Вместе мы ходили в кино, устраивали пикники за городом или в Люксембургском саду, а по субботам развлекались в кабаре на Монмартре. То было очень хорошее время, правда, очень хорошее, а она была жутко влюблена в моего Хенрика.

Думаю, она и сейчас приходит сюда ради него.

Даже и не знаю, стоит ли об этом рассказывать…

Может, все-таки выпьете кофе?

Наверное, такому мужчине, как Хенрик, одной женщины было мало. Жил он размашисто, торопливо, будто знал, что времени ему отпущено меньше, чем другим. Женщины по нему с ума сходили, не одна мадам Греффер. Я знала обо всех его интрижках, потому что он так неуклюже их скрывал, будто на самом деле хотел, чтобы я обо всем знала, ничего не упустила. Хенрик был очень сдержанный, рассудительный и далеко не простак, а вот интрижки скрывать не умел. Я всегда догадывалась, что происходит, хотя никто мне ничего не говорил; похоже, он нарочно был таким неосторожным, чтобы у меня появился повод запретить ему встречаться с той или с другой. Только я никогда не запрещала.