Посвящается Марине, Полине, Маше

У реки, где со смертью назначена встреча,

У моста, где готовятся к страшным прыжкам,

Кто-то нежно кладет тебе руки на плечи

И подносит огонь к побелевшим губам.

Это сестры печали, живущие в ивах,

Их глаза словно свечи, а голос – туман,

В эту ночь ты поймешь, как они терпеливы,

Как они снисходительны к нам,

К грешным и праведным нам[1].

Давным-давно, в 1790 году, служащий Санкт-Петербургской таможни Александр Радищев инкогнито опубликовал и запустил в народ сочинение, прославившее его имя, по меньшей мере, в границах отечественной литературы. Названо оно было без особых изысков – «Путешествие из Петербурга в Москву».

Книга, над которой Радищев работал аж десять лет, моментально стала, как сказали бы сейчас, абсолютным бестселлером и must read для любого просвещенного человека. Настолько смело и откровенно о крепостном праве и всех прочих печальных реалиях современной автору российской государственности тогда писать было не принято. Неудивительно, что очень скоро «Путешествие» легло на стол императрицы Екатерины Великой. При всей своей либеральности и склонности к «вольтерьянству», «матушка» в восторг от прочитанного отнюдь не пришла. «Бунтовщик похуже Пугачева!» – припечатала она и приказала разыскать анонимного автора, взять под стражу, а после учинить над ним самый суровый и пристрастный суд. За «покушение на государево здоровье», а также «заговоры и измены» автор книги, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской», был приговорен к смертной казни. Позже Екатерина милостиво заменила ее десятилетней ссылкой в Сибирь, ее сын разрешил «бунтовщику» вернуться в родовое имение под Калугой, а внук не только полностью амнистировал Радищева, но и включил его в состав комиссии по составлению законов. Но разговор сейчас не о том.

По прошествии более чем двухсот двадцати лет писатель-фантаст Андрей Гребенщиков подарил всем читателям «Вселенной Метро 2033» еще одно путешествие. В чем-то ничуть не менее значимое и новаторское для нашей серии, чем сочинение Радищева – для российской литературы конца XVIII века. И ничуть не менее «бунтарское». Путешествие длиной в две тысячи километров по изуродованной Катастрофой России две тысячи тридцать третьего года. Путешествие из Екатеринбурга в Москву.

Казнить и ссылать Андрея за его роман мы, разумеется, не станем. Но все же я считаю своим долгом предупредить поклонников «Вселенной»:

если вы выбрали «Сестер печали» в качестве легкого развлекательного чтения;

если считаете, что книги «Вселенной Метро» – это когда суровые мужики (лысые и не очень) много бегают и часто стреляют в мутантов и в других суровых мужиков;

если сомневаетесь, что в постапокалиптике уместны мифы и фантасмагории, выворачивающие обыденность наизнанку;

если думаете, что герой – это именно герой, поэтому «плохишом» он быть не может ну никак (а героиня – и подавно);

если не любите книг резких, откровенных, бескомпромиссных, порой шокирующих;

если не понимаете, как можно писать полноценную трилогию в произвольном порядке частей и связывать их друг с другом не напрямую, а исподволь, намеками и второстепенными персонажами;

если, наконец, вы читали «Ниже ада» и «Обитель снов» и вам не понравилось или, наоборот, слишком понравилось и теперь хочется чего-то такого же…

Ну, вы меня поняли.

Всем остальным советую выдохнуть и проверить ремни безопасности. Ваше приключение начинается прямо сейчас!

Стена из пепла и тумана. Серое безмолвие, поглотившее пространство и заставившее само Время замереть в почтительном испуге. Здесь страшно – в пяти шагах от неизвестности. Если обернуться, наверняка можно рассмотреть тихую улицу, обрамленную двухэтажными развалинами. Но в пяти шагах от Стены только безумец повернется к ней спиной, она поглощает все внимание, ее нельзя упустить из виду даже на кратчайший миг – смотри не моргая, не дай векам лишить тебя зрения!

Тихий посвист ветра, гоняющего мусор по растрескавшемуся, провалившемуся во многих местах асфальту; кажется – это смех призрака, он дурачится, уговаривая тебя прислушаться к его бесплотному шепоту, притворным вздохам и слезливому дождю.

Дождь. Соленой влагой стекает по щекам… Неужели реален? А быть может, это плачу я… Возвращаться к местам скорби и памяти тяжело даже таким безнадежным любителям смерти.

Все, что отделяет меня от Стены, – пелена, сотканная из живущего своей жизнью, завихряющегося в причудливые водовороты воздуха. Он настолько плотный, что им трудно дышать, я почти чувствую его тяжелый вкус на языке. Кисель из праха – нелепая и несвоевременная мысль.

Пять шагов. Пять лет назад мне их не хватило. Но сегодня я пройду – с той стороны Стены меня ждут.

Темный зал с редкими всполохами тусклых керосинок расплывался перед глазами. Ряды наезжающих друг на друга деревянных столиков, неудобные лавки, разномастные стулья, грязные занавески на фальш-окнах, пыльные, прожженные в сотне мест скатерти, звон жестяных бокалов и алюминиевых тарелок, пьяные крики и невнятная брань – все смешалось в единую сумасшедшую круговерть и взорвалось в голове устало выглядящей девушки. Она протяжно вздохнула и привычными круговыми движениями пальцев потерла саднящие от боли виски.

«Завтрашнее похмелье уже сегодня…» Девушка ощупала свое затянутое в камуфляж тело, разыскивая что-то в бесчисленных карманах. На стол посыпались патроны, тюбики с помадой, огрызки карандашей, мятые клочки бесчисленных бумажек и прочая мелочь. Отыскав в образовавшейся куче пудреницу, она щелчком раскрыла ее и опасливо уставилась в маленькое зеркальце.

«Так и есть, нажралась». Красивые сине-серые глаза потеряли свой обычный блеск и теперь тупо смотрели на свою хозяйку из зеркала. И если бледность кожи считалась обычной для каждого обитателя московской подземки, то нездоровая синева век (и тушь здесь ни при чем) была именно нездоровой. Усталость, помноженная на опьянение, – равно унылый внешний вид, минус здоровье и…

Девушка вновь взглянула в зеркало. Осторожно, словно боясь увидеть там легендарного зеленого змия. «Минус здоровье и природное очарование». Щедрая природа и давным-давно погибшие родители наделили ее красотой, а денежная профессия позволила эту красоту холить и лелеять. Однако сейчас ни природа, ни дефицитная в метро косметика не могли вернуть измученному лицу ни свежести, ни привлекательности.