Свет отразился от пустого трона, скользнул по просторной комнате, обшарил углы и пополз вверх по стене. Сейчас единственным обитателем этого места была тишина. Чьи-то крылья затрепетали под потолком, на миг нарушив абсолютное безмолвие. Виноградные лозы с листьями такими изумрудными, что в тени они казались почти черными, оплетали камни и свешивались из окон, затрудняя путь солнцу и погружая зал в зеленый полумрак. Казалось, весь замок затаил дыхание.

Внутри не было ни одного животного – разве что маленькая мышка да сидящая на ветвях птаха. Ни домашнего скота, ни готовых сорваться в галоп коней, ни лающих псов, ни ленивых кошек, пригревшихся на каменных стенах. Онемевший свинарник, такой же хлев и птичий двор – в целой крепости не осталось ни единой души, которой могли бы потребоваться уход и забота. Одни пауки были заняты делом. Их липкие сети росли и подрагивали, оплетая портреты и канделябры на стенах, свисая с люстр и гобеленов и создавая иллюзию, будто все вокруг затянуто кружевом. Длинный пиршественный стол был уставлен кубками и серебряными блюдами, чашами и подносами, но их наполняла лишь выжидающая пустота.

Сразу за двором начинались ряды деревьев. Переплетя ветви и прижавшись друг к другу, словно застигнутые во тьме любовники, они окаймляли замок неприступным кольцом – настоящая армия молчаливых дозорных, живых, но затерянных в безвременье. Спящие, скованные, сомкнутые, они окружали всю крепость плотной стеной, некоторые – не выше обычного человека, другие – ростом до небес и со стволами столь широкими, что их не обхватили бы и шесть девушек, вставших в хоровод в честь Майского дня. Если присмотреться ближе, на коре можно было различить подобия лиц. Сочетания впадинок и выступов наделяли каждое дерево характером и индивидуальностью. Одно было похоже на задремавшего великана, второе – на застывшего посреди игры ребенка.

Деревья не вели счет дням и не замечали смены сезонов. Они просто спали, запертые в самом сердце вечного нигде. Некому было дотянуться до них и вывести на свет, некому разбудить и сказать, что беда миновала.

– У всего есть своя история. У каждого места. У каждого человека. Мы выходим из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины. Мы наследуем от предков дары и слабости, рождаемся в борьбе и триумфе, взрослеем в доброте или равнодушии, а затем учимся и прокладываем свой путь среди других людей, которые несут собственную ношу и плетут собственную историю.

Низкий напевный голос Саши наполнял комнату, пока она омывала голову своей пожилой госпожи. Сказания успокаивали старуху, отвлекая ее от боли и страха. Смерть уже не первый день рыскала вокруг маленького домика, скреблась под дверью и заглядывала в окна, выжидая, когда сможет заявить права на жертву.

– А какая история у тебя, Саша? – задала старуха вопрос, который, должно быть, звучал под этими сводами уже сотни раз.

– Не знаю, госпожа Мина, – ответила Саша.

– Тогда ты должна пойти и разузнать ее, – слабо потребовала женщина.

– Куда пойти? – терпеливо спросила Саша. Эта беседа превратилась почти в традицию.

– Дар направит тебя.

– Почему вы называете это даром?

Мина испустила тяжелый вздох.

– Ты знаешь почему. Знаешь легенду. Расскажи ее снова.

Саша ничем не выразила своего недовольства, хотя пересказывала легенду такое множество раз, что населяющие ее голову слова выцвели и опустели, лишенные последних крох магии или правды. Однако Мина продолжала настаивать, что это истинная история всех людей на земле, включая и саму Сашу.

– Господь сотворил мир при помощи слов, – начала она, и старуха привычно расслабилась. Глаза под закрытыми веками слегка подрагивали: перед ними разворачивались невидимые картины. Саша старалась, чтобы ее голос звучал мягко и плавно, хотя сама не чувствовала успокоения. – Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двоих сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь.

– Верно, верно, – пробормотала Мина, кивая. – Ты так хорошо рассказываешь. Продолжай.

– Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову, чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она при помощи своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» – и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней сестры, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов.

Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, по жестокости были хуже животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь оказалась совершенно бессмысленна без любви.

– Совершенно бессмысленна, – повторила старуха и заплакала, словно древняя легенда служила отражением ее собственной жизни. Однако вместо того, чтобы попросить Сашу продолжить, она подхватила нить повествования сама и с запинками принялась рассказывать, останавливаясь на тех местах, которые были для нее особенно важны.

Когда голос Мины наконец затих, а слезы на дряблых щеках высохли, Саша поднялась, выплеснула остывшую воду за порог глиняной лачуги и задернула плотную занавесь над входом – впрочем, не завязывая тесемки, чтобы быстро вернуться, если госпожа ее позовет.

Но история о начале времен продолжала звучать у нее в голове – история Перевертыша, Пряхи, Целителя, Рассказчицы и их детей, населивших землю. Шли годы, одно поколение сменялось другим. Дары, некогда вызывавшие благоговение, начали растрачиваться впустую и использоваться во вред, пока в итоге не оказались под запретом, а сами Одаренные не превратились в источник ненависти и пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей до смерти забивали камнями на площадях, так что в конце концов благословленные небом люди стали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга.

После заката Солем словно вымер. В раскаленном воздухе не осталось ни света, ни жизни; деревня замерла в молчании, оглушенная дневным жаром. Внезапно тишину прорвал вопль, и Саша оцепенела, ожидая, какое имя за ним последует. От услышанного у нее задрожали губы и увлажнились глаза. Еще один ребенок умер. Эдвин. Маленький мальчик с кривой ногой.