Борис Геннадьевич Богданов

Вместо кожи — червивая шкура

Слон лоснился от капель тумана. При каждом шаге под его кожей вспухало и катилось от головы к хвосту мышечное кольцо, укачивало, нагоняло сон.

Жан выплыл из дрёмы, потянулся и выпрямился. Тело ныло от неудобной позы. Слон, почуяв движение, засопел, закинул назад хобот.

— Силоса хочет, — оскалился Аркашка. — Скотина балованная!

Жан зачерпнул из жбана пахучий ком, вложил в слюнявый зев. Слон довольно хлюпнул, втягивая лакомство, хоботом нашарил Жаново лицо, коснулся мокрыми бородавками.

— Ладно, ну тебя… — пробормотал Жан, отстраняясь.

— Пожрал, целоваться полез! — засмеялся Аркашка, затряс бородой. — Смотри, Жано, привыкнешь. Про девок забудешь… Целуешься с девками-то?

— Ещё бы! — громко ответил Жан.

— Эт-ты молодец, — сказал Аркашка. — Девок не пропускай. Вот, к примеру, Лизавета…

Лизавета сидела впереди, отдельно от остальных, крепко ухватившись руками за вибриссы. Услышав эти слова, она напряглась и ещё больше пригнулась; накидка встопорщилась на плечах. Чисто цапля под дождём. Всё равно красивая…

Жан нарочно напросился сегодня с ними, к Лизавете ближе.

— Язык у тебя дурной, Аркаша… — не оборачиваясь, сказала Лизавета.

— Откуда знаешь? — удивился Аркашка. — Не пробовала ещё. Отличный язык. Вернёмся…

Жану стало неприятно. Разве можно такое говорить? При девушке-то? Захотелось то ли уйти (но куда уйдёшь со слона?), то ли надавать Аркашке тумаков. И стыдно тоже стало, потому что понял — не побить ему Аркашку, сил не хватит, а вот наоборот — запросто.

— Ты, это… — заставил себя произнести Жан, — смотри, а то…

— О как! — подмигнул ему Аркашка. — Боюсь!

— Не отвлекай погонщицу, балабол, — подал сзади голос Мустафа. — Свернём не туда — тебя ссажу, ножками домой отправишься!

— Холодно, командир, — покладисто сменил тему Аркашка, — мокро. Не рано для грибов?

— Не рано, — сказал Мустафа. — Промедлим — труху принесём. Самое время. На ксени бы не нарваться, они спелое чуют…

— А вдруг встретим? — спросил Жан. — Что тогда?

— Драться будем, — пожал плечами Мустафа. — Что ещё?

— Почему?

— Потому, — сказал Аркашка. — Ксени — не люди, нелюди. Встретил — убей!

Он заговорил наизусть:

— Ксени на людей похожи только. Вместо лица у них — звериное рыло, а вместо кожи — червивая шкура. Из пасти воняет, как у скунса-падалыцика. Ксени ловят человека толпой, раздирают на куски живого, пожирают мозг и сердце. Они приходят ночами и воруют наших детей!

— Тихо!.. — Лизавета натянула вибриссы.

Слон булькнул, задрал голову и остановился.

Лизавета крутила головой из стороны в сторону, прислушивалась. Аркашка закрыл глаза, приложил ладони к ушам и стал похож на сову. На его лице появилось неожиданно жёсткое, даже жестокое выражение. Он кривил губы, как будто это помогало слушать. Ксени?..

Рядом потрескивало, будто кто-то не очень тяжёлый крался мимо. Полотнища тумана шевелились, открывая то замшелые валуны, то ветви деревьев, то кусок неба.

Треск стал ещё громче. Слева из сумрака выдвинулась огромная рыже-лакированная морда. Впереди и по бокам морды блестели маленькие, не больше кулака, приплюснутые глазки, глянцевые, чёрные. Под глазками, у челюстей, из хитина росли коленчатые, мохнатые антенны. Существо на мгновение замерло, ощупало антеннами слоновий бок, Лизавету и двинулось дальше. Ножки поднимались и опускались, выписывали в воздухе петли, куски брони гигантской многоножки стучали друг о друга краями.

Шшш… Чок-чок-чок…

Сильно запахло мятой. Аркашка шумно выдохнул:

— Кивсяк!

— Точно… — улыбнулась Лизавета.

Ярко-красной полосой вился перед глазами ряд дыхалец-стигм, вокруг них пузырился липкий секрет. Жан не удержался, нагнулся, протянул руку и зачерпнул горстью жижи. Холодящий дух усилился невероятно, стал плотным, почти осязаемым.

— Ну, ты мальчишка… — сказал Мустафа.

— Люблю очень, — Жан достал фляжку с широким горлом, осторожно заполнил маслом с ладони, закупорил и облизал пальцы, — с детства, батька приносил. Теперь я ему.

— Люби, — ответил Мустафа. — Свалишься — ждать не стану.

— А вдруг ксени?

Мустафа пожал плечами:

— Судьба, значит.

Жан удивился.

— Да ты что? Разве своих бросают?!

— Не отставай.

— Не пугай новенького, старшой, — усмехнулся Аркашка и добавил: — Ксени сюда не ходят, это наша земля.

— А дети? Ведь у нас же воруют, прямо в посёлке?

— Ну, не должны ходить, — пожал плечами Аркашка, — чего им тут делать. Хотя… Чудовища, разве их разберёшь.

— Руки помой, — сказала Жану Лизавета, — грибы пропустим.

— Прямо уж!..

Жан не поверил, но достал из торбы клок пакли, собрал росы и вытер ладони, бормоча: — Не знаю я, как грибы пахнут! Вот придумала…

— Двинулись, — приказал Мустафа.

Скоро внизу захлюпала низина. Слон раздвинул рылом стену камыша и скользнул в озеро. По бокам его забурлило — ноги зверя вывернулись, расплющились и стали похожи на ласты.

Над водой чуть развиднелось. Жан крутил головой: вот скользят назад листья кувшинки, извивается среди ряски, удирая, питон. Оранжевые лягушки, растопырив лапки, меланхолично качаются на волне, пучат огромные глаза.

Водяной бугор перед мордой слона расцвёл серебром: бросилась в стороны стайка мальков. Раздался громкий шлепок — ударила хвостом большая рыба. Мелькнули посреди буруна острый плавник и полосатая спина; не выдержал соблазна большеротый окунь. Красавец! Хищник выскочил в воздух и на мгновение замер, завис во всём великолепии мощного, золотисто-зелёного, длиной чуть не в рост человека тела.

Снизу и слева стрельнули хоботы. Окунь извернулся, выгнулся дугой, уходя от удара в брюхо, но тут же справа метнулись ещё два хобота, мгновенно настигли и разорвали рыбу на куски. Слон приподнял рыло, раскрыл пасть и сглотнул добычу.

— Умничка, а? — гордо, будто это он сам поймал и съел рыбину, сказал Аркашка, и похлопал слона по спине.

Туман снова сгустился, на фоне сереющего неба встала зубчатая стена кустов. Не замедляя хода, зверь вломился в эту стену и выскочил на топкий берег. Воздух наполнил влажный, сытный грибной аромат.

Прибыли.

Неподалёку, шагах в двухстах, кошачьим ухом поднималась в небо скала-гриб. Треугольная, с завёрнутыми внутрь краями. Кромка гриба поросла чем-то, похожим в сумерках на шерсть. Грибы теснились на приозёрной равнине, нависали как стены, закрывали небо. Солнце встало, и грибы на фоне рассвета стали совсем чёрными, а их контуры окрасились в золото.

Первые два Мустафа забраковал — перестояли.

— Горько пахнет, неужели не слышишь? — ответил он Жану. — Собрать сможем — домой не довезём.

Жан не ощутил разницы, но как Мустафе не верить? Ни Жана, ни Лизаветы на свете не было, а Мустафа с Аркашкой уже по грибы ходили.

Наконец остановились.

Вблизи гриб не походил ни на ухо, ни на стену. Если внизу, у самых мхов, он ещё напоминал гладкий, отполированный дождями и ветром каменный монолит, то выше — огромные пчелиные соты или рыбачью сеть,