В последнем десятилетии XIX века Париж стал столицей цивилизованного мира во всем, что касалось изысканного образа жизни, развлечений и артистического гения.

Построенная в 1889 году в Париже Эйфелева башня, высочайшая металлическая конструкция в мире, символизировала бурное столетие великих достижений.

Париж становился все более преуспевающим и все более буржуазным. И все более демократичным, несмотря на множество социальных несправедливостей. Военные долги были выплачены Германии-победительнице раньше установленных сроков. Росла французская колониальная империя.

Кварталы города, пострадавшие от пожаров и артиллерийских обстрелов, были отстроены заново.

Завершилось строительство здания Оперы, и уже ничто не напоминало, что Париж выдержал осаду и гражданскую войну.

Для пресыщенных искателей развлечений ни один город мира не мог соперничать с Парижем. К его славе законодателя женских мод, блистательной светской жизни, к соблазнам его кухни и его музыки с 1889 года добавилась еще и притягательность «Мулен-Руж». Огромные красные мельничные крылья начали вращаться над входом в это кабаре, и на целое десятилетие оно стало Меккой для тех, кто не жалел денег на удовольствия.

Писатели и художники той эпохи обретали в Париже полную свободу. Они могли писать книги, создавать картины и жить, как им хотелось, среди людей, обожавших новизну.

Свобода печати, свобода выражать любые политические убеждения, свобода творить и свобода заглядывать в будущее.

Это был новый век со многими бедами и трудностями, но одновременно полный очарования, жизнерадостности и ярких красок, а также всевозможных наслаждений, который впоследствии получил название «La Belle Epoque»[1]

1889 год

Леди Лоретта Кэрт похлопала коня по шее и спешилась.

— Сегодня он был очень хорош, Бен, — сказала она груму, который приготовился увести коня в конюшню.

— Так ему ж нравится, когда на нем ездите вы, миледи, — ухмыльнулся Бен. Она ответила ему улыбкой, а потом поднялась на крыльцо и вошла в большой холл.

Она уже поднялась по лестнице, когда навстречу ей из коридора выбежал лакей.

— Его светлость желает поговорить с вами, миледи, и распорядился, чтобы вы пошли к нему в кабинет сразу как вернетесь.

Лоретта вздохнула. После двухчасовой прогулки верхом она мечтала, как снимет амазонку и примет ванну.

Но раз отец пожелал, чтобы она явилась к нему немедленно, ей оставалось только подчиниться.

Она спустилась с лестницы, отдала лакею перчатки и хлыст, которым никогда не пользовалась, а затем с каким-то вызовом сняла шляпу и тоже вручила ему.

Приглаживая волосы, она торопливо прошла через холл и по широкому коридору к кабинету отца.

Что ему от нее нужно? Если причина в том, что она опять отправилась на прогулку без грума, что ему очень не нравилось, он начнет читать ей длиннейшую нотацию, и ускользнуть будет очень трудно.

Лоретта любила отца, но после смерти ее матери он превратился в настоящего тирана.

Как большинство пожилых людей, он редко слушал других.

Как лорд-лейтенант графства, он был постоянно занят делами, но для своей единственной дочери всегда находил свободное время.

Хотя в молодости он был одним из красивейших камергеров королевы Виктории, его понятия о приличиях отличались строгостью, что не только стесняло Лоретту, но и вызывало у нее нестерпимую скуку.

Она открыла дверь кабинета и вошла с неприятным предчувствием.

И в то же время, как всегда, поразилась красоте этой комнаты.

Она даже больше отца ценила картины на стенах, изображавшие лошадей.

Сейчас герцог был в превосходном расположении духа, как поняла Лоретта, когда он поднял голову от бумаг на письменном столе и взглянул на нее.

А бумаги громоздились кипами, ибо девизом герцога было:

«Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам!»

В результате, хотя у него имелся секретарь, он тратил время на ненужную писанину.

Он улыбнулся Лоретте и в который раз подумал, как он счастлив, что у него такая прелестная дочь.

Хотя так и следовало, ведь ее мать несравненно превосходила красотой всех женщин, каких он когда-либо видел.

— Вы меня звали, папа?

— Да, Лоретта. Мне нужно сказать тебе кое-что важное. Вчера вечером я решил промолчать, потому что устал после скачек, да и предпочел, чтобы ты хорошо выспалась.

В глазах Лоретты мелькнула тревога, и она спросила:

— Так чего же, папа, вы не могли сказать мне вчера вечером?

Герцог встал из-за стола, прошелся по комнате и остановился возле украшенного великолепной резьбой камина, над которым висела превосходная картина кисти Сарториуса.

— Вчера в Эпсоме, — начал он, — я встретил моего старого друга, дюка де Соэрдена.

Ее отец говорит неторопливо, округлыми фразами — верный признак, что говорить он будет долго, и Лоретта опустилась в кресло.

Она часто слышала от отца про дюка (он предпочитал французское обозначение его титула) и знала, что оба герцога, несмотря на разные национальности, были близки из-за общей страсти к скаковым лошадям, и на скачках, как во Франции, так и в Англии, их лошади часто оказывались соперницами.

— И вчера твой жеребец обошел лошадь дюка? — спросила Лоретта.

— Да, Минотавр обошел лошадку Соэрдена на полкорпуса! — с удовольствием сообщил герцог.

— Я рада, папа. Представляю, как вам было приятно.

— После скачек, — продолжал ее отец, словно не услышав, — мы с Соэрденом посидели за рюмочкой, и он высказал мысль, которая мне прежде в голову не приходила, хотя я могу ее только одобрить.

— Какая же, папа?

Она подумала, что ее отец никак не перейдет к делу и ей еще не скоро удастся сбежать наверх.

— Я уже некоторое время раздумывал, Лоретта, — ответил герцог, — за кого тебе выйти замуж, и предложение дюка, чтобы ты стала женой его сына, кажется мне отличнейшим решением этого вопроса.

Лоретта резко выпрямилась, все ее тело напряглось.

— Что… что вы сказали… папа? — спросила она. — Не понимаю, о чем вы… говорите!

— Я говорю, моя дорогая, о твоем замужестве, и мне доставит величайшую радость выдать тебя за маркиза де Соэрдена, который после смерти отца унаследует прекраснейший замок в долине Луары, не говоря уж об огромных поместьях в Нормандии, родины Соэрденов.