Лео и Еве, самым лучшим моим творениям.

Патрисии, моему самому прекрасному приключению

В душе я считаю, что Земля круглая,

И все только потому, что,

Обогнув земной шар,

Хочется одного – вернуться домой.

Орелсан[1]

Наше сердце похоже на большой шкаф.

Аджаташатру Кауравы Пател

Эта книга не санкционирована и не одобрена Inter IKEA Systems BV или любой другой компанией, входящей в состав Inter IKEA Group или Группы компаний IKEA. Ни одна из компаний, входящих в состав Inter IKEA Group или Группы компаний IKEA, не несет ответственности за содержание книги и не разделяет выраженных в ней мнений.

Первое, что произнес индиец Аджаташатру Кауравы Пател, прибыв во Францию, было шведское слова. С ума сойти!

«ИКЕА» – вот что он негромко произнес.

Сказав это, он захлопнул дверцу старого красного «мерседеса» и стал ждать, сложив руки на гладких коленях, как послушный ребенок.

Водитель такси засомневался, правильно ли он расслышал, и повернулся к пассажиру, отчего заскрипели деревянные шарики чехла, накинутого на водительское кресло.

Он увидел на заднем сиденье мужчину средних лет, высокого, сухопарого и узловатого, как дерево, со смуглым лицом и длиннющими усами. Его впалые щеки были испещрены мелкими ямочками – следами юношеских угрей. В уши и губы вдето множество колец, как будто он хотел запирать эти отверстия после употребления, как застегивают молнию. «Какая прекрасная система!» – подумал Гюстав Палурд, который усмотрел в этом превосходное средство защиты от несмолкаемой болтовни своей супруги.

Серый шелковый блестящий костюм пассажира, красный галстук, который тот не удосужился завязать, а только закрепил булавкой, белая рубашка – причем все чудовищно помятое – свидетельствовали о многочасовом полете. Но, как ни странно, багажа у него не было.

«То ли он индус, то ли у него ритуальная черепная травма», – подумал шофер, увидев огромный белый тюрбан, намотанный на голове клиента. Но его смуглое лицо, пересеченное огромными усами, скорее наводило на мысль об индусе.

– ИКЕА?

– ИКЕА-А, – повторил индиец, протянув последнюю гласную.

– Какой именно? Хм… What Ikea? – пробормотал Гюстав, который чувствовал себя в английском так же уверенно, как корова (священная) на льду.

Пассажир пожал плечами, словно хотел сказать, что ему все равно. «Djeustikea, – повторил он, – dontmatazeoanezatbetasiutyayazeparijan». Вот что примерно услышал водитель – нечленораздельный набор слов, щебет из непонятных нёбных звуков. Но будь то щебет из нёбных звуков или нет, однако за тридцать лет работы в «Такси Житан»[2]он впервые сталкивался с тем, чтобы пассажир, только что приземлившийся в терминале 2С аэропорта «Шарль-де-Голль», просил отвезти его в мебельный магазин. Он не помнил, чтобы ИКЕА недавно открыл сеть одноименных гостиниц.

Бывало, что к Гюставу обращались со странными просьбами, но этот парень побил все рекорды. Если он действительно прилетел из Индии, то заплатил кругленькую сумму за билет и провел восемь часов в самолете, и все это с единственной целью – приобрести стеллаж «Billy» или кресло «Poäng»? Нет слов! Или есть: невероятно! Он должен занести эту встречу в свою красную книгу, между Демисом Руссосом и Салманом Рушди, которые как-то оказали ему честь и разместили свои августейшие задницы на леопардовом сиденье его такси, а главное – не забыть поведать эту историю жене вечером за ужином. Поскольку обычно ему сказать было нечего, то благоверная, мясистые губы которой пока не были оснащены гениальной индийской застежкой-молнией, произносила за столом монологи, пока их дочь отсылала эсэмэски, не отличающиеся правильностью орфографии, ровесникам-юнцам, которые так и не научились читать. Хоть один раз он внесет какое-то разнообразие в их трапезу.

– О’кей.

Водитель «Такси Житан», который в течение трех последних уик-эндов бороздил сине-желтые коридоры шведского магазина вместе с дамами-соплеменницами, намеревающимися обставить их новый семейный прицеп-трейлер, был прекрасно осведомлен, что ближайший ИКЕА находится в Руасси-Пари-Нор, всего в 8 евро и 25 центах отсюда. Поэтому он остановил свой выбор на магазине «Пари-Сюд-Тиэ», расположенном на другом конце столицы, в сорока пяти минутах езды от того места, где они находились сейчас. В любом случае турист желал попасть в ИКЕА. Но не уточнил, в какую именно. К тому же человек в таком прекрасном шелковом костюме и галстуке, должно быть, крупный индийский промышленник. Какая для него разница – еще несколько десятков евро?

Гюстав, довольный собой, быстро подсчитал, сколько принесет ему эта поездка, и потер руки. Затем включил счетчик и тронулся с места.

Во всяком случае, день начинался неплохо.

* * *

Будучи факиром, Аджаташатру Кауравы (произносите: отжатый-шатер-коровы) во время первого визита в Европу решил путешествовать инкогнито. По этому случаю он сменил свою традиционную «униформу», состоящую из набедренной повязки, напоминающей гигантскую пеленку, на костюм из блестящего шелка и галстук, одолженные за буханку хлеба у Джамаля (произносите: джем-алый), деревенского старца, который в молодости представлял знаменитую марку шампуня и по сей день сохранил красивые седеющие кудри.

Напялив на себя это маскарадное одеяние, которое он должен был носить в течение двух дней, пока продлится его эскапада, индиец втайне надеялся, что его будут принимать за богатейшего индийского промышленника. Поэтому ради трех часов в машине и восьми часов пятнадцати минут полета даже не стал надевать удобную одежду, точнее, просторную рубаху и сандалии. В конце концов, выдавать себя не за того, кто он есть, было его профессией. Он был факиром. По религиозным мотивам он сохранил только чалму на голове. Оттуда непокорно торчали волосы, он считал, что они уже доросли до сорока сантиметров и что в них обитает в общей сложности тридцать тысяч душ, включая микробов и вшей.

Сев в такси в этот день, Аджаташатру (произносите: ужо-тушу-тру) сразу же заметил, что его облачение произвело впечатление на европейца, даже несмотря на узел галстука, который не смогли завязать ни он сам, ни его кузен, не поняв довольно прозрачных, но несколько расплывчатых движений этого Джамаля с его Паркинсоном. И тогда они закрепили галстук английской булавкой, но эта мелочь должна была пройти незамеченной на фоне общей элегантности.