Ей было плохо. В голове будто шуршала и шелестела бумага. Кто-то хихикнул, превратил свой смешок в огромный хрустящий шар и засунул ей в череп. «Семь дней, — засмеялся он. — Семь дней».

— Прекратите, — прохрипела она.

И шорох прекратился. Звук угас вдали, и даже почудившиеся ей слова испарились из ее сознания, как исчезает со стекла пар от дыхания.

— Трисс? — произнес другой голос, намного более близкий и громкий, чем ее собственный, голос женщины. — Ох, Трисс, милая, все хорошо, я с тобой.

Что-то происходило. Две теплые руки сомкнулись вокруг нее, словно колыбель.

— Не позволяй им смеяться надо мной, — прошептала она. Сглотнула и почувствовала в горле сухость и режущую боль.

— Никто над тобой не смеется, милая, — ответила женщина, и ее голос был нежным и тихим, как вздох.

Неподалеку зашептались. Два мужских голоса.

— У нее все еще лихорадка? Доктор, вы же говорили…

— Думаю, ей просто что-то приснилось. Посмотрим на юную Терезу, когда она окончательно проснется.

«Тереза. Я Тереза». Это правда, она была уверена в этом, но имя казалось ей просто словом. Такое впечатление, будто она не знает, что оно означает. «Я Трисс». Это звучало более естественно — словно книга, раскрывающаяся на зачитанном месте. Она сумела приоткрыть глаза, щурясь от яркого света. Кровать. Она лежит на горе подушек. Трисс казалась себе огромной, поэтому очень удивилась, обнаружив под стеганым покрывалом и одеялами свое маленькое тело.

Рядом с ней сидела женщина, нежно сжимая ее руку. У нее были короткие волосы, уложенные жесткими блестящими волнами. Легкая пудра маскировала морщинки усталости в уголках глаз. Синие стеклянные бусины ее ожерелья ловили свет, падавший из окна, и бросали отблески на шею и нижнюю часть подбородка.

Эта женщина была до боли знакомой и одновременно чужой, словно план полузабытого дома. Из ниоткуда выплыло слово, и немеющий мозг Трисс умудрился схватиться за него.

— Ма… — начала она.

— Да, мамочка с тобой, Трисс.

Мамочка. Мама.

— Ма… ма… — прокаркала она. — Я… не…

Трисс беспомощно умолкла. Она не знала, что она «не», и боялась.

— Все в порядке, лягушонок. — Мама легко сжала ее ладонь и ласково улыбнулась. — Просто ты снова заболела, вот и все. У тебя была лихорадка, неудивительно, что ты плохо себя чувствуешь. Ты помнишь, что было вчера?

— Нет.

Вчерашний день провалился в огромную темную дыру, и Трисс запаниковала. Что она вообще помнит?

— Ты вернулась домой мокрая как мышь. Помнишь? — Кровать скрипнула, когда с другой стороны подошел мужчина и сел. Его длинное энергичное лицо морщилось, как будто он изо всех сил пытался сосредоточиться. Волосы светлые. Голос ласковый, и Трисс знала, что этот специальный добрый взгляд предназначался только для нее. Отец. — Мы думаем, ты упала в Гриммер.

Услышав это слово, Трисс похолодела и задрожала, словно к ее шее приложили лягушку. Ей захотелось уползти подальше.

— Не давите на нее, — заговорил другой мужчина, стоявший в изножье кровати. Он был старше, с гривой светлых волос, на дюйм поднимавшихся над розовой кожей головы, и седыми, торчащими во все стороны бровями. Вены на его руках выступали и бугрились, выдавая преклонный возраст. — Дети всегда будут играть у воды. Бог знает во сколько ручьев я падал, когда был ребенком. А вы, юная леди, изрядно напугали своих родителей, явившись прошлым вечером с сильной лихорадкой и никого не узнавая. Я полагаю, сейчас вы все вспомнили?

Трисс поколебалась, но кивнула отяжелевшей головой. Теперь она признала их запах. Трубочный табак и пудра для лица.

Доктор посмотрел на нее пронизывающе и постучал пальцами по изножью кровати.

— Как зовут короля? — внезапно выпалил он.

Трисс дернулась, на миг занервничав. Потом в ее голову послушно вплыло воспоминание о декламирующих учениках в школе. «Наш король — Георг, наш Георг Пятый…»

— Георг Пятый, — ответила она.

— Верно. Где мы находимся?

— В старом каменном доме в Лоуэр-Бентлинг, — с растущей уверенностью сказала Трисс. — Неподалеку от пруда с зимородками. — Она узнала запах этого места: влажные стены, застарелая вонь трех поколений старых больных котов. — Мы на каникулах. Мы… мы приезжаем сюда каждый год.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Где ты живешь?