* * *

1

Многие люди боятся леса, потому что верят в старые сказки о фейри, от которых течение времени навсегда застывает в крови, или ведьмах, способных с помощью заклинаний забрать человеческую душу в белое безмолвие. И дух самого Алхимика, говорят, блуждает в этих лесах, заманивая в ловушку даже вечность одним лишь дыханием.

Меня же эти истории не пугают, потому что в лесах есть и кое-что пострашнее: воры, затаившиеся с грубыми клинками и алхимическим порошком за поясом, готовые украсть время у каждого, кто покинул безопасные пределы деревни. Мы называем их кровососами. Именно из-за них папе не нравится, когда я охочусь, но у нас нет выбора. К счастью, зимой они не могут укрыться в подлеске, а песни птиц не заглушают их шагов.

Кроме того, я знаю эти леса лучше всех. Мне всегда здесь нравилось, особенно то, как переплетенные кроны над головой закрывают солнце и не пропускают холодный ветер. Я бы могла проводить здесь дни напролет, гуляя среди деревьев, мерцающих паутинками чистого льда, проходить сквозь солнечные лучи, пронзающие кинжалами землю.

Фантазии. Я никогда не оставлю отца одного, особенно если он…

– Нет, это не так, – говорю я себе.

Ложь застывает в зимнем воздухе, падает на землю, словно снег.

Я пинаю ее носком ботинка.

Папа говорит, что некоторым деревьям в лесу тысячи лет. Они уже были здесь до рождения всех ныне живущих, даже самой Королевы, даже до того, как Алхимик и Колдунья привязали время к крови и металлу – если такие времена бывали. Эти деревья все еще будут тянуться ввысь, когда нас всех не станет. Корни под моими ногами живут веками не за счет других растений. И их время нельзя забрать вместе с кровью.

Если бы мы только были больше похожи на деревья.

Старый мушкет отца оттягивает спину. Он бесполезен. На мили вокруг не встречается никакой дичи, а всего через несколько часов стемнеет, и рыночные прилавки начнут один за другим закрываться. Значит, мне придется отправиться в город и встретиться с ростовщиком времени. Я надеялась, что охота успокоит мои нервы, подготовит к тому, что я должна сделать. Но мне только стало еще страшнее.

Завтра нужно заплатить за аренду коттеджа в Крофтоне. Как и каждый месяц, семья Герлинг пополнит свои сундуки кровавым железом, утверждая, что мы должны им за защиту. За их землю. В прошлом месяце, когда мы не могли заплатить, их сборщик отпустил нас с предупреждением – папа выглядел больным, а я – такой юной, – но это не было милосердием. В этом месяце он попросит двойную плату, а может, и больше. Теперь, когда мне исполнилось семнадцать и закон позволяет отдавать годы из моей крови, я знаю, что нужно делать.

Папа разозлится, если он еще может соображать.

Еще одна попытка, говорю я себе, встречая на пути маленький ручеек, бегущий между деревьями. Его бег затих, воды замерзли, но подо льдом – блеск зеленого, коричневого и золотого: одинокая извивающаяся форель в каком-то невидимом потоке. Живая, несмотря на слой льда.

Я быстро опускаюсь на колени и разбиваю корку льда прикладом ружья. Потом жду, пока вода успокоится, в надежде увидеть блеск чешуи, в отчаянии посылая молчаливую молитву Колдунье. Эта форель не принесет достаточно кровавого железа, чтобы покрыть долг за аренду, но я не хочу отправляться на рынок с пустыми руками. И не отправлюсь.

Я сосредотачиваюсь, пытаюсь успокоить биение сердца.

А потом – как иногда случается – мир словно замедляется. Нет, не словно. Ветки действительно прекращают шептаться на ветру. Даже почти беззвучное потрескивание тающего снега затихает, словно мир затаил дыхание и ждет.

Я смотрю вниз, на еле заметный отблеск в мутной воде – он тоже замер в дыхании времени. Прежде чем момент ускользнет, я наношу удар, погружая голую руку в ручей.

Ледяная вода обжигает запястье, заставляя пальцы неметь. Рыба не двигается, когда я тянусь к ней, словно хочет быть пойманной.

Когда я хватаю ее скользкое тело, время снова ускоряется. Рыба бьется в моей руке – непослушный комок плоти, и я почти упускаю ее. Прежде чем она успевает вырваться на свободу, я вытаскиваю ее из воды и кидаю в сумку точным, отработанным движением. Секунду просто смотрю, как рыба бьется внутри, заставляя сумку дергаться.

А потом она замирает.

Не знаю, почему время так замедляется, это может случиться когда угодно. Я слушаюсь совета папы и никому не рассказываю об этом – однажды он видел, как у мужчины забрали двадцать лет из крови, просто заявив, что он умеет поворачивать время вспять мановением руки. Ведуний, таких как Калла, в нашей деревне терпят как развлечение для суеверных, пока они платят ренту. Я, бывало, ходила слушать их истории о волнениях времени, замедлениях, которые иногда вызывают разломы в земле и землетрясения, пока папа не запретил мне посещать их лавку, боясь привлечь к нам внимание. Я все еще помню аромат духов – специй, смешанных с кровью древних обрядов. Но если папа чему-то меня и научил, так это не высовываться, а значит, оставаться в безопасности.

Я засовываю руки подмышки, чтобы согреть, а потом снова сажусь на корточки над рекой и пытаюсь опять сосредоточиться. Но рыбы больше нет, и солнце медленно опускает свои лучи-руки сквозь деревья.

Тревога сковывает все внутри.

Нельзя дальше откладывать поход на рынок.

Я всегда знала, что все в конце концов придет к этому, но не перестаю чертыхаться. Повернув в сторону города, забрасываю сумку, с которой стекает вода, на плечо. Я ушла дальше обычного и теперь об этом жалею. Из-за снега мои поношенные ботинки промокают, а деревья не пропускают солнечных лучей, несущих остатки дневного тепла.

Наконец лес редеет, и я оказываюсь на грязной дороге, ведущей в город, которую сотни телег превратили в замерзшее месиво. Я бреду по ней, пытаясь настроиться на посещение рынка. Меня преследуют мысли о ноже ростовщика времени, сосудах, ожидающих, когда их заполнят кровью. А потом кровь будет превращена в железо. Говорят, истощение накрывает, когда он вытягивает время из твоих вен.

Но еще хуже слышать через тонкие стены коттеджа, как папа мечется на своем соломенном матрасе. Самой Колдунье известно, ему нужен отдых. За последний месяц я видела, как на моих глазах он истончается, словно убывающая луна.

Клянусь, его глаза становятся серее – знак того, что время на исходе.

Если бы только не было такого простого объяснения его поведению тем утром, когда он забыл про мой день рождения.

Никогда прежде папа не забывал про мой день рождения. Если бы он только признал, что продавал время, несмотря на все мои мольбы не делать этого, и позволил отдать ему несколько лет. Если бы только Колдунья и Алхимик были настоящими и я могла бы их запереть, потребовав, чтобы они подарили ему долголетие.