Веселое утреннее солнце грело, но не жгло. На дне розетки с остатками меда, чувствуя свою безнаказанность, лениво ползала оса. На траве, у самых ножек стола воробьи устроили драку из-за хлебных крошек. Я выступал в роли провокатора, время от время подбрасывая им кусочки булки. На террасе ресторана больше никого не было, и официант изо всех сил притворялся, что счастлив работать «до последнего клиента».

Уходить мне не хотелось. Я закурил пятую за утро сигарету, отпил из чашки остывшего чаю и продолжал со смаком завидовать самому себе. Пахло теплой землей, мокрой после ночи травой, какими-то неизвестными мне цветами и морем, до которого было от силы 5 минут спокойным шагом.

Я щурился на цветы, на пальмы, на воробьев, на официанта и лениво подбивал в уме баланс. Впервые за несколько десятков лет сальдо казалось положительным. Минусы: через месяц мне исполнится 66 лет, у меня нет ни кола и ни двора, и все активы состоят из крошечной квартирки в Москве и банковской карточки с совсем небольшой суммой. Плюсы: в свои годы я сохранил отменное здоровье, подорвать которое не смог целый букет дурных привычек, умудрился избежать разрушающей личность зависимости почти от всех видов материальных благ и нахожусь сейчас – загорелый и довольный- в пяти минутах от моря.

Но особое удовольствие мне доставляла мысль о далекой Москве, где сейчас была середина декабря. Зима почему-то всегда ассоциировалась у меня с томящимися в неволе пальцами ног, бледными и припухшими словно черви-опарыши. Я посмотрел на свои похудевшие и потемневшие ноги в невесомых кожаных сандалиях и с удовольствием пошевелил пальцами. Я представлял себе бурую слякоть под ногами, ледяной ветер, эти шапки, шарфы, шубы (все три слова на «ш» какие-то колючие и тяжелые, пропитанные мерзкой сыростью), и меня непроизвольно начинала распирать изнутри радость – немотивированная и явно неуместная в моем возрасте и положении.

Решив докурить на ходу, я медленно пошел по направлению к пляжу. Белые стены коттеджей были увиты цветущими красными и розовыми бугенвиллиями, на перилах балконов сушились купальники и полотенца – подобную курортную расслабуху последний раз я испытывал лет эдак 20 назад в Крыму. Впрочем, не такую: на советских (и тем более постсоветских) курортах не было такого ощущения спокойствия и защищенности от внешнего мира, как в этом пятизвездном отеле на берегу Красного моря.

«Мое» место под чахлой финиковой пальмой на краю пляжа было свободно, я быстро притащил сюда лежак и с наслаждением растянулся. Справа, как всегда, находилась компания разновозрастных теток из Питера, раскинувшихся в самых живописных позах. Слева на своем обычном месте дежурил охранник-араб, который откровенно пялился на русских красавиц и только что не пускал слюни.

Араба звали Хасан, мы с ним приятельствовали. Он брал у меня уроки русского языка, заключавшиеся в том, что Хасан рисовал палочкой на мокром песке женский силуэт и, тыча в разные, главным образом, интимные места, спрашивал, как это будет по-русски.

После работы на муляже я ставил ему произношение. Мой ученик очень старался, от напряжения и усердия он гримасничал и громко повторял незнакомые слова, приводя петербурженок в показное смущение. На следующий день Хасан благополучно забывал весь пройденный накануне материал, и урок к общему удовольствию повторялся сначала.

Но сегодня урока не было. Уроков вообще больше никогда не было, потому что у меня не стало ученика.

Никто не видел, как это произошло. Обдуваемый ласковым ветерком, я задремал на своем лежаке, а проснувшись, решил покурить и поболтать с охранником. Сунув в зубы сигарету и прихватив другую для Хасана, я направился к навесу, где на синем пластмассовом стуле обычно сидел мой ученик, охраняя границу пляжа. Там он сидел и сейчас, как-то уж совсем неприлично развалясь и повесив голову на грудь. За такое поведение на рабочем месте арабское начальство могло запросто разжаловать моего друга в ночные сторожа при автостоянке, то есть вернуть его туда, где он, по его рассказам, начинал два года назад. Я взял Хасана за плечо и собрался было слегка встряхнуть, но тут заметил, что форменная синяя рубашка залита чем-то густым и красным. Ранее в своей жизни я никогда не встречался с подобными зверствами, поэтому до меня не сразу дошло, что это кровь, а горло охранника перерезано от уха до уха.

Не помню, что именно я сделал, но что-то сделал точно, возможно даже закричал, потому что питерские тетки вдруг вскочили на ноги и тоже дружно заорали. Потом мы сидели на лежаках, курили и общались с помощью двух-трех выражений типа «ну и дела!» и «какой ужас!». Наконец пришли двое полицейских в штатском и задали несколько дежурных вопросов. Во время интервью я смотрел на их ноги, обутые в недорогие, даже на первый взгляд жесткие и тяжелые туфли и думал, что и носки на полицейских наверняка дешевые и синтетические.

От мыслей о потной обуви и удушающих носках мне все сильнее хотелось в море, и когда с вопросами было наконец покончено, я только что не побежал на деревянные мостки, откуда так приятно прыгать в ярко-синюю воду. А еще здорово пройтись перед этим по нагретому солнцем, горячему и даже на вид соленому дереву, на котором хочется, улучив момент, чтобы никто не видел, отбить подобие чечетки.

Раньше, когда я бывал только на Черном море, мне казалось, что вода во всех морях в принципе одинакова. Ну разве что в одних потеплее (моря вроде Баренцева или Карского я в расчет не брал), в других посолонее. Здесь я понял, что это не так. Красное море намного дружелюбнее Черного, и дело даже не в том, что оно намного спокойнее. Ощущение такое, что оно бережет тебя, и нужно очень постараться, чтобы в нем утонуть.

Поплавав примерно час над кораллами, среди которых сновали рыбы самых невообразимых расцветок, усталый, но довольный я выполз на берег, сел на лежак, вытер о лежавшую на нем футболку еще мокрую руку (чтобы не испортить сигарету) и с удовольствием закурил. И тут я вспомнил о Хасане, о котором странным образом забыл напрочь.

За что? Нет, парень он был явно с хитрецой, ну а кто сейчас без нее? Мы с ним как-то просидели на пляже до темноты, и, что удивительно, мне было интересно. О чем только не трепались – об исламском фундаментализме, об отношениях Востока и Запада, о том, что нас всех ждет в будущем и по всему выходило, что ничего хорошего нас не ждет. По-английски охранник говорил очень неплохо – это был явно не убогий, хотя и беглый английский язык лавочников. В ответ на мое удивление Хасан объяснил, что учился в колледже, где многие предметы преподавали на английском. Колледж – это, насколько я знаю, как наш техникум в советские времена, то есть то заведение, где получают всего лишь среднее образование. Хорошие тут у них техникумы.

Он дежурил на пляже через день, заступая на смену в обед, и предлагал, если мне нечем заняться в отеле, навещать его вечером на пляже – выпить его кофе из термоса, покурить (предполагалось, что сигареты будут мои) и поговорить за жизнь. Обо все этом час назад я и рассказал полицейским. Добавить вроде нечего, скрывать – тем более.