Дарья Золотова

Ночь между июлем и августом

Вино и хлебный нож

Рита сунула палец меж губ, тщательно промазывая их помадой. По поверхности пыльного зеркала расплывалось алое пятно её рта. Всю остальную Риту — русые волосы сероватого оттенка, бледное лицо, начинающееся узким прыщавым лбом и кончающееся треугольным подбородком, блёклые глаза цвета талого снега — видно было гораздо хуже. Рита улыбнулась отражению — не так, как в жизни, а как хотела бы в жизни, — и хищно красный рот напротив её взгляда изогнулся, дрожа. Рита потянулась за тушью, чтобы сделать себе взгляд под стать этому рту — и вдруг что-то тяжело упало в соседней комнате, а затем мужской голос — несомненно, голос Марка — произнёс на выдохе: «Т-твою м-мать!» И потом ещё: «С-сука!»

Рита не почувствовала, как разжались пальцы, но тушь как-то проскользнула меж них, и ковёр впитал звук и растекающееся пятно темноты.

Она была не одна в квартире — в чужой квартире. В Лилиной квартире.

Аккуратными мелкими шажками Рита добралась до двери и, приоткрыв её, вероломно скрипучую, в половину тела, протиснулась в коридор. Выкатиться из него на лестничную клетку столь же бесшумно у неё бы не вышло, и потому Рита просто замерла, отупелым взглядом обводя нежилую, отдающую металлом гладкость современно отремонтированных стен, скользкий даже на вид кафель на полу, всей поверхностью радостно отражающий электрические блики, чистейше белый и чистейший… но тут взгляд запнулся о маслянисто блестящее алое пятно посреди чиста пола. Пятна было два. Пятна было три. Пятна было… пятен было много. Неровной, но отчётливо сложившейся дорожкой, точно хлебные крошки в сказке, они тянулись к двери кухни. Дверь пришла в движение, казалось, едва стоило Рите это понять, и она застыла, покорно позволив дверному проёму раскрыться и исторгнуть в коридор Марка.

В руке Марк сжимал нож. Нож был ал, и алое капало с него, продолжая плавную линию неровными беспорядочными мазками. Пахло ржаво и солоно, и оттого брыкалась тошнота в Ритином горле, просилась наружу.

— Рита? — спросил Марк, и его брови приподнялись: они единственные казались живыми на маске неподвижного в остальном лица. — Ты к Лиле? Она сегодня на вечеринке, ты же знаешь.

— Я забыла, — сказала Рита, заставляя себя глупо улыбаться, растягивая губы клоунски, до боли, — но теперь, кажется, вспомнила. Ты же тоже вроде должен быть с ней? Привет, Марк.

Марк мягким движением передёрнул плечами, скрытыми за свитерной толщей. Свитер был уютный, из тех, что любят называть «уродливыми», хотя они празднично-прелестны — зелёные ряды тщательно провязанных ёлочек на синем фоне зимней ночи. Свитер тоже успел несколько пропитаться алым — на синем не было видно алого, было видно только, что синий цвет по краям набух и налился загустевшей темнотой. Но Рита знала, что это оно — оно, алое.

Давай, скажи это, скомандовала она самой себе внутри своей головы. Ну? Кровь.

— Я не пошёл, — столь же мягко, неестественно спокойно сказал Марк. — Лиличке хотелось повеселиться как следует, я бы только мешал. Красивый макияж.

Только тут Рита осоловело вспомнила о своих выкрашенных в кричаще-красный губах.

— Спасибо, — почти на автомате выговорила она. — Красивый нож. Ты… ты готовишь что-то, да?

Он резво задвигал улыбающимся, соглашающимся ртом, и Рита почувствовала, какое облегчение задышало в нём. Лицо ожило и налилось румянцем довольства.

— Это для Лилички, — сказал он так, точно держал во рту нечто необыкновенно сладкое. — Я немного разлил вино, прости за беспорядок. Читал в интернете, как открыть вино ножом.

Рита вторила его смеху. Внутри у неё всё дальше и дальше разверзалась ледяная полость.

У вина не бывает такого маслянистого блеска. От вина не бывает такого запаха. Только последняя дурочка поверила бы ему насчёт вина. К счастью, Рита считалась последней дурочкой. Только потому, скорее всего, она до сих пор оставалась жива.

— Хочешь, подождём её вместе? Проходи, пожалуйста, в зал, я принесу тебе вина.

Рите, наверное, стоило отказаться — но тогда Марк мог бы что-то заподозрить. А в руке у него по-прежнему был нож.

* * *

Первым был запах: гель для укладки и духи, залитые в углубление её длинной белой шеи. Потом были струи пышных, эффектно завитых волос, стекающих от её щеки прямо к Лилиной, ниспадающие в Ритину тетрадку с конспектами. Не решившись отодвинуть чужие волосы своей рукой, Рита полуобернула голову и наконец увидела Лилю.

— Тань, я с тобой посижу сегодня? — Даже изо рта у неё, казалось, пахло чем-то сладким, кружащим голову: розами и кремовыми розочками на пирожных.

Рита, сутулясь, кивнула и даже не решилась поправить, что она не Таня, а Рита. Таней звали другую невзрачную девочку с их курса — волосы у неё были другого оттенка русого и глаза были серыми по-другому.

Лиля села рядом с Ритой и завтра, и послезавтра, а на третий день даже запомнила наконец, что её зовут не Таня.

Лиля была немного постарше Риты, и не только потому, что вышла из академа, но и потому, что долго, как она объясняла, искала себя. В ходе своих исканий она сменила три факультета в двух вузах, а также успела несколько месяцев пожить в сёрферском лагере на Бали, где удалённо управляла бизнесом по росписи менструальных чаш и в конце концов прогорела. Все девчонки в группе слушали эти рассказы разинув рот, не только Рита — но Рита, возможно, разевала рот шире всех, так что в скором времени они с Лилей стали подругами.

Лиля водила Риту по барам и кофейням, покупала цветные коктейли, такие же разноцветные латте, которые стоили столько же, сколько день Ритиной редкой подработки. Говорила — пожалуйста, пей. Рита — спасибо, пила. Иногда, если у Лили не было разгрузочного детокс-дня, они ещё и ели: итоговая сумма обычно получалась больше Ритиной ежемесячной социальной стипендии.

Ещё Лиля водила Риту по музеям, галереям, спектаклям и операм, специальным кинопоказам, концертам очень андеграундных групп с плохо поющими вокалистами, всевозможным паблик-токам или опен-токам, Рита так и не запомнила, как это правильно называется. По итогам Лиле обязательно хотелось обсудить увиденное — Рите же, как правило, сказать было нечего.

— Н-ну… — с трудом выдавливала она из себя, — прикольно.

Иногда оказывалось, что оценка прикольности в данном случае неуместна, и Лиля долго читала ей лекции о том, как правильно понимать искусство.

— Нет, ну ты же как-то поступила на бюджет, — вырвалось