Я был престарелым отшельником, бубнящим бесконечную мантру в тени мангового древа, когда в тот солнечный полдень мимо проскакали разбойники Шриматы. Я опустил солнце ниже, чтобы оно било им в жадные очи, ибо не желал докучливого внимания с их стороны. А когда первый все же остановился, резко осадив взмыленное животное, я добавил сапфиров на уздечке, так удачно сочетающиеся в тон шелковому наряду главаря, и убрал «яблоки» с боков лошади. Мне не нравились кони в «яблоках».

– Эй, свами! – прокричал Шримата грубым лающим голосом. – Эта ли богами проклятая дорога ведет в Гмалу?

Медленно подняв голову, я недовольно оглядываю их, так как само собой подразумевается, что они нарушили мою сокровенную медитацию, и отвечаю:

– Остерегайтесь появляться ныне в Гмале, достойные жители ее имеют могущественного защитника.

– А сие ужо не твое дело, святоша! – хохочет разбойник и ударяет босыми пятками коня.

Когда жаркая пыль, поднятая копытами их коней, осела, а там было ровно шестьсот сорок восемь тысяч пятьсот тридцать две пылинки, из которых еще предстояло налепить краеугольных камней, я обратился легконогим ветром и, обогнавши злодеев, стал мощной колесницей, на которой изнывал от скуки, поджидая врага, великий Ватримата. Но нет, бессловесность мне претила, и я стал самим Шриматой.

Дико размахивая кривым мечом, я изрыгал из пересохшей глотки богохульства и вызов всему миру, наивно полагая, что тому есть до меня дело. В ушах моих болтались здоровенные золотые серьги, снятые с зарезанного торговца, черные кудри стелились грязной волной за плечами, и пот блестел на прорезанном линиями порока загорелом лбу. За моей спиной исступленно выли, уподобившись стаи ракшасов, полсотни отпетых головорезов, чуя добычу и развлечения.

Ватримата возвышался у входа в селение, держа наготове тугой лук. Колесницы как не бывало, был слон (живая башня оглушающе затрубила), нет, слишком шумно и не вписывается в убогий вид лачужек призванных охранять. Домики стали расти, пухнуть, расширяться, по ходу приобретая тяжеловесные формы величественных каменных дворцов, сметая жидкие пальмовые рощицы и одеваясь гирляндами цветов, хороводами расписных скульптур. Вот теперь Ватримата в привязанном паланкине на спине серого с золочеными бивнями слона перегораживал ворота, а за ним виднелся частокол копий кшатриев. Ватримата весьма ценил свое текущее воплощение, прячась за толстым панцирем, выдолбленным из валуна подходящего размера. Дышал он тяжко и, по сути, едва мог пошевелиться.

Загудела отпущенная тетива, я пригнулся, и стрела навылет пронзила следовавшего следом, и следовавшего за следовавшим разбойников. Пока она пролетала над головой, я начал было вырезать на древке ее философский трактат в стихах, вдруг пришедший на ум, но бросил начатое на половине. Времени на повторную попытку у крепкорукого защитника Гмалы уже не было, и, отложив лук, схватился он за копье.

Я поднялся, зажав в зубах меч и, встав на седло, на полном скаку перемахнул на перевязь слона. Мой верный скакун грудью упал на острое копье, а я уже стоял перед изумленным Ватриматой. Который попытался вяло заслониться. Но я-то уже не Шримата, а каменный панцирь, предательски разомкнувший уста, куда легко и свободно вошел клинок предводителя разбойников.

Вскрикнув, сраженный воин пал без сил на землю, откуда недоуменно и даже как-то по-детски обиженно воззрился на меня – по всем правилам ему-то полагалось выиграть.

Я ответил ему победными воплями Шриматы, хрипом погибающих под передними ногами обезумевшего слона и криком одинокой птицы, летящей за горизонт, чтобы свить гнездо на уединенной скале, омываемой теплыми водами и напрасно прождать самку.

Ликующий Шримата вонзил меч в налитый кровью глаз слона, и тот рухнул – серая скала среди кровавого месива из мертвых и умирающих людей, лошадей, мельчайших тварей. В принципе, это было уже излишне – я был тромбом, мчащимся по кровяному руслу к клапану сердца гиганта. Я зародился и сгущался задолго до того, как отшельник сел у дороги.

Уцелевшие разбойники уже были в городе, топча копытами коней мертвых кшатриев и разбегающихся жителей. Главарь, рыча от восторга, насиловал отбивающуюся танцовщицу прямо на пороге храма, и в упоении кусал, грыз ее губы. С кинжалом под ребрами я упал, цепляясь за дверь, перепуганными детьми голосил у домашнего очага, притупившимся от резни лезвием я вошел в чье-то тело – о, как там было мокро! Я стал булыжной мостовой, жадно впитавшей алые брызги, я стал соком, хлынувшим из рассеченного священного дерева, я стал криком, сотрясающим воздух, и разбитым кувшином, и тучей в небе, и гадюкой свернувшейся в норе, и самой этой норой, и домом, под которым жила гадюка. Я не мог остановиться так же, как не может не откликнуться Кришна, когда его призывают с берегов молочного моря.

Я что-то исступленно кричал жене, когда топор ворвавшегося грабителя располосовал мне череп, обезумевшей коровой бежал к лесу, я стал мстящей стрелой, пущенной с кровли дворца, и уже на излете вонзился в жилистую шею Шримате, последним дыханием Ватриматы меня унесло к вершинам заснеженных гор. Я стал орудиями, мечами, секирами и дротиками, я стал строениями, улицами, подземельями, я стал грязной чернью, мирными обывателями, порочными разбойниками, благородными кшатриями и мудрыми монахами, мужчинами и женщинами, я стал пламенем, дымом и светом. Водой и эфиром. Я стал всем и вознесся над землею грибом ядерного взрыва!

Спустя какое-то время там зародилась жизнь на основе кремния, но она была столь косна и неинтересна, что я, утратив интерес, сложил этот угол космоса, запечатал гравитацией черных дыр, да и бросил в топку сверхновых.

Конец

завершено 13.03.2008г.