Он спрятался за живой изгородью из тиса, окаймлявшей сквер, и, затаив дыхание, прислушался. Было тихо, но он знал, что они не отстали, они где-то там, в темноте, гонятся за ним по пятам. Они так же хорошо умели преследовать, как он – уходить. Сунув руку под рубашку, он справа под мышкой нащупал твердую выпуклость небольшого, надежно прилаженного там предмета. Нельзя допустить, чтобы они нашли у него это.

Окна ряда высоких домов напротив были темны. Даже слуги в этот неприветливый, бесприютный час спали. Мерцающий свет луны отражался от гладких, до блеска отполированных ступеней коротких лестниц в один пролет, поднимавшихся от мостовой к безукоризненным дверям парадных входов с блестящей медью дверных колец. Лестницы, ведущие вниз, в хозяйственные помещения, были обнесены аккуратными черными загородками.

Сзади что-то хрустнуло… будто белка прошуршала по опавшей листве… но он знал: это они. Сколько их, он не имел понятия, но предполагал, что уж никак не меньше двух. Он любовно погладил рукоять короткого клинка в ножнах на поясе. Если их двое, он справится. Но если больше, то в туманном мраке этой холодной февральской ночи они могут напасть на него, окружив со всех сторон.

Еще не вполне осознав, что делает, он покинул свое укрытие и бросился бежать через всю улицу. Теперь за его спиной явственно слышался топот. В неровном лунном свете он различил выезжающий из-за угла экипаж. Четверка, управляемая молодым человеком, то и дело хлеставшим лошадей, неслась во весь опор. Рядом с юношей на козлах сидели два его товарища. Все трое, пьяно раскачиваясь, оглашали ночную тишину хриплым гоготом.

Согнувшись, он кинулся прямо на мостовую всего в нескольких дюймах от цокающих копыт. Передние лошади, уже и без того напуганные пьяным хохотом и неверными руками, державшими вожжи, шарахнулись и встали на дыбы, ошалев от чего-то, кубарем прокатившегося под ними. Гогот сменился криками: подвыпившая компания завалилась вбок, экипаж накренился и, на миг зависнув над землей на двух колесах, в конце концов потерял равновесие и опрокинулся.

Виновник происшествия на миг замер, прикидывая масштабы возникшей у него за спиной заварухи. Лошади, запутавшись в вожжах, бились в упряжке. Одна из передних упала на колени.

Неожиданный хаос на пути у преследователей задержит их, и он получит еще несколько минут, так необходимых ему для спасения. Глаза привыкли к полутьме, и он застыл, лихорадочно озираясь вокруг. С четырех сторон площадь окружали элегантные, ухоженные фасады домов лондонской аристократии. Ни в одном из окон в ответ на шум еще не вспыхнул свет. Что-то мягко коснулось его лодыжек. Он вздрогнул от неожиданности, и тут же снизу послышался недовольный вопль. Проскользнувшая между ног кошка метнулась вперед и понеслась вниз по лестнице в подвал ближайшего дома. Он бросил взгляд в темные недра крошечного дворика. Кошка запрыгнула на низенький подоконник. В темноте сверкнули ее глаза – и она исчезла.

Повинуясь инстинкту, он начал спускаться вниз по лестнице, осторожно нащупывая ногами в темноте ступени. Шум наверху между тем усиливался. Достигнув конца лестницы, он вжался в стену и увидел, как с подоконника за ним пристально следят кошачьи глаза. Только теперь они смотрели из-за окна. Оконная рама была приподнята дюймов на двенадцать. Под ней могла проползти кошка, но не мужчина. Он, конечно, худой, но все же не «человек-змея».

Подсунув под раму ладони, он толкнул ее вверх. Она поддалась лишь самую малость. Но все-таки поддалась. Кошка, недовольно мяукнув, соскочила с подоконника вниз. Еще одна попытка. Полутора футов будет довольно. Он сохранял спокойствие, хотя все его чувства были настороже, ловили малейший шорох, запах, колебание воздуха, которые бы свидетельствовали о приближении преследователей. Рама скрипнула, затем застряла, затем снова заскрипела… и наконец приподнялась настолько, что в образовавшуюся щель уже можно было проникнуть.

Он лег животом на подоконник и, болтая ногами, как неопытный пловец, прополз внутрь и приземлился ладонями на плиточный пол.

В помещении стоял запах сырости и кухонных помоев. Угли в плите были холодными, плитка на полу – липкой от грязи. За обшивку стены прошмыгнула крыса.

Гарри Бонем ощупал щетки лошади. Он заставил испуганное животное подняться с колен, и теперь лошадь стояла. Вся взмыленная, она тяжело и мучительно дышала, опустив голову и все еще бешено вращая глазами.

– Что с остальными, Лестер?

– Они в порядке, сэр, – вынес свой вердикт его спутник и, с отвращением сплюнув на булыжную мостовую, прибавил: – Каким-то чудом.

– Это точно, – согласился Гарри, распрямляясь и переводя взгляд на оставшегося не у дел кучера. – А как ты, приятель? Не расшибся?

Напуганный кучер озадаченно озирал опрокинутый экипаж и своих несчастных лошадей.

– Нет… нет, сэр. Благодарю вас. Слава Богу, вы оказались рядом, сэр. Я тут ни при чем, сэр. Эти пьяницы приставили мне к голове пистолет, выхватили поводья. Мне только и оставалось, что крепко держаться. Слава Богу, вы оказались рядом, сэр, – повторил он, по-прежнему растерянно, словно бы оправдываясь.

Гарри Бонем повел бровями. Что до него, то ничто не могло оказаться более некстати, чем это происшествие. Он оглянулся. Троица свалившихся с козел молодых людей, барахтаясь, кое-как поднималась с мостовой. Неуклюже двигаясь, они все же с грехом пополам встали на ноги и теперь раскачивались, точно молодые деревца, колышемые ветром. Непомерно высокие галстуки и жилеты кричащих расцветок выдавали в них легкомысленных повес, претендентов на членство в «Клубе четырех лошадей».[1]

Гарри брезгливо скривил губы. Эти привилегированные чада, безмозглые пьяницы, очевидно, способны управлять четверкой лошадей ничуть не лучше, чем рыть канаву. Им и вообразить не под силу, какая работа в эту ночь пошла прахом из-за их дурацкой выходки. Его привычную невозмутимость обжег огонь гнева.

Он наклонился и подобрал с мостовой валявшийся среди прочего длинный кучерский кнут. Слегка щелкнув им, он рукой в перчатке поймал кончик и медленно двинулся к юношам.

Одобрительно кивнув, Лестер обратился к кучеру:

– Помогите мне освободить несчастных животных от постромок.

Кучер услужливо поспешил на помощь, хотя сам не переставал поглядывать через плечо на разворачивающуюся за его спиной сцену.

Трое юнцов, молча таращили глаза на подступающего к ним мужчину. Тот был безупречно одет во все черное, и если б к тому же на нем был непременный белый жилет, впору было бы решить, что он возвращается домой из «Брукса» или еще какого-то подобного заведения, часто посещаемого аристократами. Однако жилет этого человека был черным и, кроме того, застегнут на все пуговицы до самой шеи, а голову покрывала треугольная шляпа, надвинутая на самые брови. Глаза в тусклом белесом свете луны были холодны как лед.