Ваджра на монетах Чагатаидского государства

История вопроса обнаружения необычных знаков на монетах первой трети XIV века начинается в середине XX века. Причем эти знаки были известны исследователям еще столетием раньше, но на них, видимо, смотрели как на орнамент. Причиной тому послужили два следующих обстоятельства: 1) не существует канонов на изображение буддийских «символов» — предметов; 2) поле монеты мало по размеру и не дает резчику возможности подробно отображать все детали, что приводит к стилизации изображения. Замечу, что изображения на монетах до определенной степени разнообразны, но при этом всегда узнаваемы (см. рис. 1, №1—5). Все перечисленные особенности изображений требуют от автора статьи доказательств их принадлежности к буддийской религии. Поскольку существуют и другие взгляды на суть этих орнаментальных построений, то существует потребность подробно рассмотреть и некоторые альтернативные точки зрения.

Рис. 1. Варианты дордже на монетах (1—5) и в иконографии (6—10)

На монетах Чагатаидов XIV века после правления Кепека (718—725/​1318–19—1325) и до начала чеканки ханом Тармаширином (728—735/​1328—1335) монет с мусульманскими легендами устойчиво помещалось орнаментальное построение, разделявшее поле монеты чаще на две равные части. Такой же разделитель встречается и на некоторых выпусках городов Алмалыка и Бухары при Йесун-Тимуре. Это построение М. Е. Массоном было названо нишаном[121]. Но, к сожалению, точного смыслового определения в рамках нумизматики этому термину дано не было. В любой науке термин всегда обозначает нечто конкретное и не может иметь нескольких смыслов. У М. Е. Массона такой четкости не получилось. С одной стороны, этот знак был назван «разделительным нишаном», что по смыслу соответствует некой композиционной графической единице. С другой стороны, нишану были приписаны свойства тамги — соответствие ее вида имени того или иного чагатайского хакана. Автор даже соотнес анонимные с нишаном монеты в одном случае с выпуском Дува-Тимура и Ильчикидая, а в другом — Тармаширина[122] (рис. №IV, V, VI).

نشان (нишан) — «признак, знак, значок; / метка, заметка, отметка, примета, указание, след; / цель, мишень; / знак отличия, орден; / герб»[123]. То есть это персидское слово имеет несколько смысловых значений — от метки до герба (Яценко С. А., 2001, с. 4).

Рассмотрим внимательнее доводы М. Е. Массона. Он пишет о самаркандских дирхемах 726 г. х. (1326 г.): «Судя по своеобразию разделительного нишана, они не принадлежат чекану Тармаширина, но не походят также на типы монет Кепека. Очевидно, они были выпущены в период кратковременных правлений одного из двух сыновей хана Дува — Ильчигидая или Дува-Тимура…» (Массон М. Е., 1957, с. 95). Рассматривая анонимный дирхем Орду Базара того же 726 г. х. с монгольской легендой кутлуг болсун, отнесенного А. К. Марковым к Дува Тимуру или Ильчикидаю, М. Е. Массон отмечает: «Благодаря Таласскому кладу есть возможность сделать более определенное приурочение. Самаркандские дирхемы несут не только отличный по деталям нишан, но и ясную характерную легенду: „Нет созидания без справедливости“. Поскольку эта формула повторена ранними монетами Тармаширина из нашего клада, естественнее всего предположить, что она была заимствована от последнего по времени правителя, то есть что все девять самаркандских дирхемов с их индивидуальной тамгой принадлежат Дува-Тимуру, а следовательно, монету Урду-Базара с иным разделительным нишаном можно с большой долей вероятности приписывать Ильчикидаю» (Массон М. Е., 1957, с. 95).

Именно две эти процитированные выдержки и являются основными и единственными аргументами в цепи рассуждений автора по поводу персонализации нишанов. Из всего сказанного видно, что М. Е. Массон оперировал видовым вариантом изображения нишана в целом. Из рассуждений автора неясно, что за своеобразие разделительного нишана на самаркандских дирхемах он обнаружил и почему это неясное своеобразие не позволяет отнести эти монеты к правлению Тармаширина! Непонятно также, на каком основании легенда нет созидания, кроме как со справедливостью (более точный перевод), использование которой, без сомнения, началось при Ильчикидае или Дурра Тимуре (Дува Тимуре) и продолжилось, возможно, при Тармаширине, именно в 726 г. х. на самаркандских монетах соотносится только с именем Дурра Тимура? В рассуждениях ученого полностью отсутствует какая-либо доказательная база.

Несколько иной вид нишана на монетах, битых на одном и том же, а тем более на разных монетных дворах, не доказывает ровным счетом ничего, особенно пока не выяснен смысл этого изображения. Автор привел четыре варианта изображений нишанов, зафиксированных им на монетах Таласского клада, и каждый из них соотнес с именем конкретного хана. Но этих видов существует значительно больше, что было показано автором этих строк[124].

Многообразие графических вариантов облика «нишанов» само по себе исключает возможность идентификации последних с именами конкретных ханов и свидетельствует о творческом (вольном) подходе резчиков к изображаемому орнаментальному построению, но в пределах его узнаваемости. В исламском мире с точки зрения символики этот разделитель не означал ничего и не мог восприниматься иначе, чем композиционное украшение, введение которого в поле одной стороны монеты позволило наглядно изменить ее вид, сохраняя при этом геометрические и метрологические параметры продукции монетного двора. Очевидно, именно так в чекане монет отразилась смена власти Кепека для подавляющего большинства населения. Заметим, что восшествие на престол в конце 720‑х гг. х. хана Тармаширина не повлекло за собой каких-нибудь существенных изменений в композиционном построении сторон дирхемов и динаров. Лишь с принятием ислама в качестве государственной религии появился именной чекан с калимой на другой стороне, но опять же не одновременно на всех дворах. То есть введение разделителя в композиционное построение поля монеты с 726/​1326 г., равно как и нарочитая анонимность монет с удалением (в большинстве случаев) коранических изречений, — звенья одной цепи, и их можно рассматривать как результат показного неприятия прежней промусульманской политики Кепека.

Но присутствие или отсутствие калимы могло зависеть еще и от воли местных властителей или политической ситуации в конкретном регионе страны, иначе мы бы не наблюдали калиму на монетах 726(?) и 727 гг. х. в Термезе, и такие монеты не представляют собой большой редкости. Вместе с тем сочетание символов ислама и разделителя на одной стороне монеты подчеркивает отсутствие особой значимости изображения «нишана», которое воспринималось мусульманским населением не иначе как композиционное построение.

Когда речь идет о различных вариантах изображения «нишана», можно рассматривать вопрос и с других позиций — как неточность копирования изображения. Примеров существования таких неточностей в нумизматике Чагатаидов и XIII, и XIV веков огромное множество. Часто искажение легенды приводит к тому, что надпись перестает быть читаемой. Столь грубые интерпретации графики были вполне допустимы, лишь бы они не выводили облик монеты за рамки установившейся типологии. Этот же факт свидетельствует о том, что по крайней мере выпускную часть легенды никто не читал, и вряд ли кто-либо стал бы разыскивать дифференты в изображении «нишана» с целью выяснить, в чье правление бита эта монета, тем более что об этом сообщала персональная тамга, обязательно размещавшаяся на серебряных монетах. Кому в данный момент принадлежала