* * *

– Это не я! Я не хотела!

Лена проснулась и посмотрела на другую половину кровати. От сердца отлегло – там было пусто. Она приподнялась на локте, взбила подушку и снова легла.

Ну вот, она так старалась не кричать, но все напрасно – как ни старайся, а во сне действуют свои правила. Хорошо, что Дима уехал. Конечно, она счастлива, когда муж рядом, но его пугают эти крики. Он предлагал сходить к психологу, сказал, будет рядом сидеть, за руку держать, но что она скажет этому психологу?

Правды она не скажет никому.

На часах без десяти восемь. Дима наверняка проснулся, уже можно позвонить, услышать «доброе утро», представить, как он поглаживает пальцами висок, как улыбается. Никто так не улыбается, только он – по-детски беззаботно, озорно, на все кривые зубы. Он хотел сделать коррекцию, но она долго отговаривала. И он согласился, потому что любит ее. Потому что знает: она тоже любит его больше жизни. Это не просто слова, так и есть.

Она посмотрела на телефон. Нет, сейчас она не будет звонить, она позвонит в половине девятого, он как раз будет в дороге. А то потом как сядет в свое кресло – и все, с головой уйдет в работу.

Она накинула халат и, шлепая босыми ногами по холодному полу, пошла в кухню. Хотелось кофе, но, увы, нельзя. Включила чайник, затем телевизор, вынула из холодильника пакет с соком и забралась на высокий стул.

По телевизору шла сказка о любви, «Вечное сияние чистого разума».

– Какого черта?! – воскликнула Лена и переключила канал.

Здесь крутили рекламу – обворожительный мачо дарил возлюбленной шоколад.

– Да чтоб тебя! – она замахнулась пультом на экран.

Это неправильно. Мама говорила: «Эмоции надо сдерживать, тогда все будет хорошо». Она сдерживает эмоции, даже когда они бьют через край, – и где оно, это хорошо? Нет его! Просто у каждого свое «правильно» и свое «хорошо». И никто не знает, как ей плохо, и никогда не узнает, потому что о таком не рассказывают. Она выключила телевизор и спрятала сок в холодильник.

Восемь утра. Зазвонил телефон. Это был прораб, а не Дима.

– Я вас не разбудил?

– Нет.

– Стройплощадка готова.

– А мусор вывезли?

– Конечно, последняя машина ушла в час ночи. Когда вы встречаетесь с Григорием Михайловичем?

– В субботу.

– Отлично. Надеюсь, вам понравится его проект. Хороших выходных.

– И вам тоже.

Господи, ну почему она не настояла на своем и не продала дом? Он же ей принадлежит по завещанию. А потом купили бы где-нибудь в районе Алексеевки, у озера, например. И все решилось бы само собой: с глаз долой – из сердца вон. Но Дима и слушать не хотел – мол, только полный идиот меняет Шатиловку на Алексеевку, пусть даже с озером. Озеро – это комары, а здесь никаких комаров, красивый сад, сосны по периметру, соседей не видно. Центр города, до метро пять минут пешком. Что еще надо? Если ей не нравится дом, то его можно перестроить, он не против.

Она не хочет перестраивать. Она снесла его к чертовой матери! Узнав об этом, Дима поворчал, а потом пошло-поехало: выбор проекта, затем хороших строителей… Наброски, планы: вот тут будет детская, тут – столовая. Детская комната должна быть солнечной, с террасой, видом на сад, площадку для игр… Она по уши в делах, некогда сидеть и пялиться в потолок, ждать субботы. Но Дима теперь редко приезжает даже на выходные.

Он не виноват, он работает как вол. Он вернется в Харьков насовсем, как только родится ребенок.

Мечта о ребенке и любовь к мужу – единственное, ради чего она живет. Больше у нее ничего нет. Нет здоровья, хотя врачи утверждают обратное. Если она здорова, почему не может родить? Почему носит, носит – и вдруг…

Да, она нервная, издерганная, по десять раз на день звонит мужу, чтобы услышать его голос. Рассказывает про визиты к врачу, про стройку, про разную чепуху – кого видела, кто звонил. Шутит, старается быть веселой, а он слушает, поддакивает и тоже смеется.

Она сунула телефон в карман и пошла в гардеробную. Открыла шкаф, сняла с вешалки плащ и зарылась в него лицом.

Синий плащ… Он был на Диме, когда она впервые его увидела. Она пришла к маме на работу, в больницу, а он шел по коридору. Она увидела его и онемела. «Ты чего?» – спросила мама. А она стояла как дурочка и пялилась на незнакомца. Мама увлекла ее за угол: «Да это сын Ларки Хованской!» – и попросила Лену закрыть рот. Лариса Алексеевна Хованская училась с мамой в одной группе, работала в военном госпитале и два раза в неделю вела прием больных в областной больнице.

Целую неделю с Леной творилось неладное. Она отвечала невпопад, натыкалась на людей и мебель, в кондитерской «Бисквит» долго смотрела на продавца и не могла собраться с мыслями – что же она хотела купить? На работе куда-то подевала ключ от сейфа с документами «Для служебного пользования». Неизвестно, куда завела бы ее стрела Купидона, но все эти непонятности конкретизировала пышногрудая Тайка, старшая машинистка обкома. «Ты что, девка, влюбилась?» – спросила она, не отрывая взгляда от каракулей помощника второго секретаря, потом, печатая одной рукой, другую сунула за пазуху и быстрым движением подтянула бретельку бюстгальтера.

– С чего это вы?.. – попыталась отбиться Лена.

Тайка скривилась:

– Я-то ничего – все на твоей роже написано.

Лена хотела послать Тайку, но прикусила язык, потому как Тайка была не только старшей машинисткой – она была особой неприкасаемой. Вещи на ней были не из центрального универмага – одни сапоги на черном рынке тянули на двести рублей, а их у нее было шесть пар. Дубленка за полторы тысячи, сумки разные. Это при зарплате в сто десять рубликов. А уж платья и костюмы! Они были предметом всеобщей зависти. Надо учесть, что ей завидовали работницы обкома, допущенные до номенклатурной кормушки, а не нищие инженеры какого-нибудь НИИ «Промстройтяпка». У нее была двухкомнатная квартира в сталинке в начале Московского проспекта, каждый год она ездила то в Сочи, то за границу, то в круиз. Как вернется – месяц рот не закрывает, рассказывает, но это не мешало работе: Тайка умела одновременно говорить и печатать, не делая при этом ни одной ошибки. На «Адмирале Нахимове», который потом трагически ушел под воду, она подружилась с Гомиашвили, актером кино, он играл Остапа Бендера, и очень этим гордилась, потому что товарищ Бендер подкатил к ней со словами, что она самая элегантная женщина не только на судне, но и вообще… Тут Тайка делала паузу – мол, сами догадывайтесь, что было дальше.

На какие шиши все это покупалось? Мужа у нее не было, родители – рабочие тракторного завода. А вот на такие – Тайка была обкомовской проституткой. Она ублажала в гостиницах киевское начальство и разнокалиберных инструкторов. Они дарили ей вещи и боны, на которые можно было отовариться в «Березке». И еще за такую тяжелую работу она получала деньги от одного мерзкого типа, второго помощника первого секретаря – много лет спустя его нечаянно подстрелили на охоте. Работа действительно была тяжелой. Тайка, конечно, не распространялась об этом, Лена все знала от мамы, а мама – от папы, обкомовского работника. Тайка была не одна – при обкоме состоял целый штат таких дамочек, но она была лучшей, и ее запрашивали самые важные гости.