Посвящается Марте Спицер и памяти Челси Дездемоны

Что было до «Разрыва»?

Для тех, кто пока еще не прочел первую книгу трилогии «Дневник В.», которая называлась «Любовное приключение», приведем ее краткое содержание. Семейная жизнь Вэлери Райан дала трещину, ее карьера психотерапевта пошла прахом, но Вэлери с завидным упорством пытается спасти неудачный брак, хотя бы ради сына. Год выдался нелегким, как можно судить по откровенным дневниковым записям Вэлери. Обнаружив хроническую неверность мужа, известного драматурга, Вэлери назло ему пытается крутить роман с простоватым Эдди Бенедетто, принимает ухаживания интеллектуала Бена Мерфи и отбивается от приставаний сумасбродной Дианы Пирс. В поисках доказательств неверности мужа Вэлери обыскивает дом и обнаруживает папку, содержимое которой способно перевернуть все ее представления о мужской порядочности. Неужели утрата доверия к супругу убьет в ней всякую надежду на новую любовь?

Пока просматривала папку, все кишки завязались в морской узел. Там были документы на участок 9НЕ, Канареечный переулок, Черноозерское жилищное товарищество. Канареечный переулок! Название словно из диснеевского мультика — сама невинность и беззаботность: желтенькие ставни, герани на подоконниках, розовые от счастья молодожены порхают вместе с райскими птицами. Как Роджер мог купить дом — настоящий дом с кухней, канализацией, счетами за электричество — и ни слова мне не сказать? Почему?

Я углубилась в папку. Нашла соглашение о членских взносах (429 долл./мес) и ксерокопию документа под названием «Положение об уставе, правилах и ограничениях Черноозерского жилищного товарищества». Пятнадцать страниц запретов и предписаний: не вешать таблички и указатели, не устанавливать цепные заграждения, не держать скот и домашних животных, за исключением кошек и собак… не устанавливать наружные антенны и спутниковые тарелки… бельевые веревки, мусорные баки, поленницы и т. п. не должны располагаться на виду — и всякое такое. На последней странице подписался Гленн Мак-Клинток, президент Черноозерского жилищного товарищества. Потом — Салли Краусс, государственный нотариус. В самом низу стояла размашистая, уверенная подпись Роджера. Я торопливо пролистала остальные бумаги. Нашла конверт, набитый бледно-голубыми корешками чеков. Счет принадлежит Роджеру, чеки выписаны на Черноозерское жилищное товарищество. Каждый на четыреста двадцать девять долларов.

А я-то думала, что интрижки Роджера с его развязными юными протеже — мои самые большие неприятности. Теперь оказалось, что мой муж завел даже не любовницу, а другой дом, другую жизнь! Я начала задыхаться. Руки дрожали. Тормоза, похоже, напрочь отказывали, я сама этого испугалась.

Мама, которая обычно готова застрелить Роджера, попадись ей пистолет, на этот раз высказала неожиданно великодушное объяснение: может, Роджер купил дом не для того, чтобы путаться с девками. Может, это такая инвестиция в недвижимость. Еще один тайный вклад. Нечто вроде тех золотых слитков, которые, как утверждает Диана, Роджер спрятал где-то у нас дома.

На сегодня все.

В.

Роджер поехал в центр — наверняка ищет замену великолепному гардеробу, который я в бешенстве уничтожила. Хоть бы он попал под грузовик. На самом деле я скорее желаю этого себе. Выбраться из постели удается с трудом. Чувствую себя совершенным ничтожеством. Аппетита никакого. Потеряла четыре фунта, но что такое четыре фунта для того, кто в один миг будто поправился на тонну! Глаза постоянно на мокром месте. Вчера разревелась в супермаркете — не могла найти кукурузные сухарики. Их не было ни на линии 9 с хлебными сухариками, ни на линии 11 с кукурузными хлопьями. Обойдя эти идиотские «линии» идиотского магазина, позвала продавца-консультанта. Он уставился на меня, словно к нему по-китайски обратились. В глазах закипели слезы. Пришлось отвернуться.

— Вы что, не понимаете? — раздался мой собственный голос. — До Рождества всего две недели, дома свинарник, ни одного подарка не купила, игрушки до сих пор в коробках, а гирлянды я, наверное, только к Пасхе повесить успею. Но сейчас меня волнует только одно: приготовить ужин для сына. Так скажите наконец, где ваши сотрудники прячут эти чертовы кукурузные сухарики.

Все, что Роджер делает и говорит, приводит меня в отчаяние. Каким бы он ни был — дружелюбным, наглым или равнодушным, — я ненавижу каждое его слово. И не только слова — вообще все, что к нему относится. Видеть не могу, как он ковыряет в зубах краем визитки, как он уминает подушку перед сном, как он храпит, как ест, как мочится мерными струйками. Он никогда не меняет туалетную бумагу, просто плюхает новый рулон поверх картонной трубочки. Постоянно хватает газету раньше меня и разбрасывает листы как попало на полу в ванной. Ненавижу его запах, его туфли с кисточками, его тощую задницу.

Больше всего я ненавижу себя. Если бы не Пит, я бы, не колеблясь, рассталась с жизнью. Знать бы еще безболезненный способ! Передозировка лекарств? Страшно. Да и как бы я это сделала? Выпила бы штук четыреста пилюль от кашля? Будь у меня даже подходящие таблетки… вдруг они не подействуют? Что, если я просто останусь парализованной? Подружки Роджера будут дефилировать передо мной, будут, хихикая, совать мне в рот ложки с кашей… или напялят какой-нибудь дурацкий колпак на голову и давай щелкать полароидом… Нет, не стоит даже пытаться покончить с собой.

На сегодня все.

В.

Эдди прислал весточку по электронной почте. Хочет, чтобы мы встретились у афиши. «Забудь, — сказала я. — У меня депрессия». Снег превратился в жидкую грязь, я прохлюпала носом весь очередной выпуск ток-шоу «Судья Джуди», несколько клипов Матлока и серию «Неразгаданных тайн». Съела половину шоколадного рулета.

На завтра назначены две деловые встречи, одна с юристом-бракоразводником по имени Омар Слаадк, другая с Холли Уилмэк, психиатром. Я послала к ней кучу своих пациентов, и все были довольны.

Забросив Пита в школу, как ни в чем не бывало заехала к родителям. Мама усадила отца в кресло, наложила подушек ему под спину и накрыла колени пледом. В таком виде он похож на пожилую аристократку. Рядом закусочный столик, сплошь уставленный пластиковыми флаконами для лекарств. Папа привстал мне навстречу, силился улыбнуться, но в глазах был ужас. Как у пойманного зверя. Говорит, сам не знает, что сводит его в могилу — рак или химиотерапия.

Я окинула взглядом комнату. В этом году здесь не будет ни елки, ни разноцветных лампочек-сосулек на крыльце, ни венков с колокольчиками у двери, ни деревянного раскрашенного снеговика в прихожей.

На кухне мама сказала мне, что это будет последнее папино Рождество и она хотела устроить что-то особенное, но духу не хватает. Я накричала на нее за эти мрачные прогнозы, потом извинилась. Нечего кричать.