Он торопился. Масло брызгало во все стороны, оставляя жирные пятна на стенах и плите. Не уменьшая огня, приседая от боли в желудке и не в состоянии больше терпеть, он схватил сырой, недожаренный кусок мяса и, давясь, обжигаясь, прямо со сковороды начал его есть, что не принесло облегчения, скорее наоборот – его начало мутить. Жадно вдохнув аромат стряпни, он попытался набить желудок и избавиться от дикого чувства голода, но, чем быстрее ел, тем больше этого хотел. Дожевав, открыл дверцу холодильника, продолжив опустошать уже почти пустые полки – разрывал пакеты, коробки, выхватывал их содержимое, набивал рот и, не жуя, заглатывал. Он делал это уже несколько дней…

Тогда, в понедельник, у него было событие, маленькая победа, и, как истинный гурман (а он и был таковым в своей прежней жизни), вечером, не спеша и с удовольствием, приготовив праздничный холостяцкий ужин, съел его. Но чувство голода нарастало. Очень сему удивившись, но, не придав значения, достал еды еще и продолжил трапезу. Чувство голода усиливалось! Тогда, опустошив свои весьма нескромные запасы, снова побежал в магазин. И тут начался кошмар! Он любил поесть, делал это с удовольствием и значением, уделяя любимому занятию много времени. Но не до такой же степени! Теперь он снова готовил и снова ел – так продолжалось несколько дней. Ел все время – на работе, в троллейбусе, на ходу, даже в магазине, еще не успев оплатить покупки. Больше для него не существовало ничего… Сегодня была пятница. Он открыл последний пакет с каким-то печеньем, уселся на полу и начал его грызть. Понял, что очень устал – жевать, ходить за едой, снова есть, снова бежать в поисках съестного без сна и отдыха, умирая от чувства дикого голода. Почувствовал, что сил больше не осталось. А еще понял, что всему виной то самое средство… Но теперь было поздно о чем-то задумываться. Это был конец… На следующее утро его бездыханное тело нашли здесь же на полу кухни, отвезли в клинику и при вскрытии поставили последний диагноз и приговор – смерть от… истощения!

Патологоанатом равнодушно накрыл его старенькой дырявой простыней, которая повидала на своем веку много таких холодных тел, которых уже не согреешь ничем. Потом достал бутылку, и устало присел у столика поодаль. Вечер субботы – торопиться некуда, да и незачем, поэтому, впрочем, как и всегда после работы, плеснул спирту в стакан и, не поморщившись, выпил. Спирт был, словно, разбавленный и никаких ощущений не вызвал. Он удивился и налил еще. Вчера из этой же бутылки он пил спирт, который был вполне нормальным и крепким. Но сегодня? Потом еще и еще. И уже не мог остановиться. Прозрачная жидкость заполняла его организм, разливаясь холодным, циничным безразличием по всему телу, совсем не согревая. И чем дальше, тем больше он увлекался этим соревнованием с уже ненавистной бутылкой. Достал другую – побольше. Спирт, казалось, заполнял вены и артерии, вытесняя кровь, поднимался к голове, растворяя мозги. Руки его, ноги, все тело, как бездонный сосуд, наливались этим пойлом до тех пор, пока он не почувствовал – в глубине что-то лопнуло, и уже ничто не могло помешать проклятой жидкости занять последние свободные уголки, вытесняя душу, разум и саму его жизнь…

Теперь два бездыханных тела лежали в холодном подвале клиники и никого они не интересовали. Впрочем, здесь им и было место…

Клиника находилась в одном маленьком городишке, который был заброшен далеко от больших городов и столиц и тоже никого, по-видимому, не интересовал. Этот город был заурядным прибежищем, где люди, населявшие его, тоже были маленькими и неторопливыми горожанами. Их заботы и проблемы ничем не выделялись в круговерти мировой суеты и хаоса. Здесь не было бирж или дворцов, не было космодрома или военной базы, не жили знаменитости. Люди утром шли на работу, выполняя скромные обязанности, потом возвращались в свои маленькие дома к маленьким детям и семьям. Они не могли сделать, создать что-то значительное, поэтому довольствовались малым, осознавая это и не настаивая на чем-то еще. Богом забытый городок, где, казалось, ничего не могло произойти. Но, так было до недавнего времени…

Иван Степанович вышел из своей квартиры и отправился на работу. Он шел по городу, с удовольствием вдыхая теплый привкус весны и распустившихся цветов на клумбах и ветках деревьев; аромат кофе в забегаловках и утренний прелый запах, еще не высохших после полива, тротуаров. Шел, радуясь этому солнцу и утру, которое не предвещало ничего дурного и было каким-то необычным. Солнце, словно, здоровалось с ним, сопровождая в неспешной прогулке, как будто готовя сюрприз. С удовольствием жмурясь от ярких его лучей, он изредка поглядывал наверх, пока не скрылся за дверьми своего учреждения. Он был главврачом знакомой нам клиники, где люди этого маленького городка не только лечились, но иногда даже выздоравливали.

Был понедельник, и следовало просмотреть истории болезней людей, поступивших за выходные дни, прежде чем начинать обход. Хотя, какие люди могли сюда поступить, когда зима и эпидемии остались позади, а впереди только сезон отпусков и всем не до болезней в это прекрасное время года.

Перед ним на столе стоял стакан с карандашами и ручками. Он сел в кресло, придвинулся к столу, взял один из них и, заметив, что грифель стерся, начал аккуратно его затачивать. Делал это с удовольствием, любовью и каким-то особенным прилежанием. Иван Степанович не терпел беспорядка, тем более тупых карандашей, всегда сам их точил, не доверяя никому. Солнце, которое недавно сюда его проводило, заглянуло в окно кабинета, осветив порядок на столе, маленькую фигуру врача и, еще раз поздоровавшись, пожелало хорошего рабочего дня. Во всем царила атмосфера спокойствия, делового порядка и умиротворения человека, который находился на своем рабочем месте и усидчиво трудился.

Старшая медсестра внесла кипу папок, положив на столе, и он с удивлением на нее уставился.

– Это еще не все, – сказала она, через мгновение вернувшись с такой же стопкой.

– Что-то случилось? – удивился он.

Медсестра пожала плечами и удалилась. А плечи ее были, как у молоденькой слонихи, как вымя у телки перед доением, поражая своими размерами. И, вообще, вся ее молодая фигура отдавала деревенской радостью, недюжинной силой, здоровьем и запахом парного молока. Иван Степанович никак не мог привыкнуть к этому чуду природы. Если бы эту девушку уменьшить раза в полтора, она была бы красоткой, но в свою натуральную величину она была настоящей красавицей былинных размеров, и… Однако, ниоткуда возникла эта кипа карточек вновь поступивших больных, и ему с сожалением пришлось отвлечься от своих мыслей.

Он долго изучал бумаги:

Несколько человек с алкогольным отравлением и одновременно с обезвоживанием организма, еще несколько с признаками истощения.