Три месяца назад

Чувство вины множество раз сопровождало его темными, холодными дорогами той зимы.

Несколько недель нестихающего снегопада заставили большинство людей сидеть по домам, плохо защищавшим от холода, да еще с крышами, готовыми в любой момент обвалиться под тяжестью снега и льда. Дикторы новостных каналов называли эту зиму эпической, хотя северная часть штата Нью-Йорк переживала подобные вещи уже не раз.

Воткнув лыжные палки в глубокий снег, он остановился перед главным входом в заброшенный рудник «Келли». Солнце медленно двигалось над гладкими округлыми горами, будто высеченными на фоне голубого неба. Рассвет начался совсем недавно, и температура прозрачного февральского утра добралась до минус двадцати градусов. Он смотрел на вход, замерев от страха и почти невыносимой боли.

Барьер из камня и дерева казался непреодолимым, но небольшой проход слева, видимый только под определенным углом, давал возможность пройти на рудник без особых усилий. Он снял лыжи и просунул их в темный туннель. Там, в нише, он оставил свое снаряжение.

Вызывающий оцепенение холод уже пробрал до самых костей, несмотря на несколько слоев одежды, но он уже к этому привык. Он зашагал по главному туннелю, пригнув голову, чтобы не задеть о потолок, и луч его фонарика освещал лишь небольшой участок пути впереди.

Тишину нарушал только звук его шагов по промерзшей земле и несмолкающий рев пульсировавшей в венах крови, эхом отдававшийся в голове. По мере того как туннель уводил его все дальше в глубину горы, тревога подпитывала его воображение. Ее здесь нет. Она призрак. Она будет мстить.

Он с трудом подавил рыдание. В жизни она была доброй, умной и великодушной. Изменилась ли она в смерти?

Его нога скользнула вдоль края глубокой дыры, и в разведочный шахтный ствол посыпались камни.

– Глупо, – прошептал он, прижимаясь спиной к шершавой стене и пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце.

Он знал о дыре в туннеле! Как он мог зайти так далеко в самую опасную часть рудника и пропустить поворот? Ему было прекрасно известно расположение двенадцати шахтных стволов – ведь ему принадлежал единственный набор карт, которые обновил последний инженер и нанес на них все туннели и шахты.

За годы, которые прошли после закрытия рудника, здесь погибли с полдюжины человек. Все знали эти истории. Например, три десятилетия назад, когда Пол Суэйн и его приятели перепились в руднике, Мак Стайн разбился насмерть в одной из шахт. Его тело так и не удалось поднять. Не все верили в несчастный случай, но никто не осмеливался задавать вопросы семье Суэйнов. Лоусон Суэйн поддерживал жизнь в Спрюс-Лейк до самой своей смерти, после чего его место занял Пол. И хотя он сидел в тюрьме за распространение наркотиков, большинство жителей городка подозревало, что Пол все еще контролирует преступную деятельность в Спрюс-Лейк.

Но правда была еще страшнее.

Вернувшись на десять ярдов[1], он нашел нужный туннель и, преодолев еще столько же, оказался в помещении, напоминавшем длинный узкий гараж, где прежде хранилось горнодобывающее оборудование. Отсюда отходили еще два туннеля, но он не знал, куда они ведут. Он ни разу не заходил так далеко, за исключением…

Он направил луч фонарика на женщину, которая его преследовала.

Она не изменилась и лежала так мирно, что он мог бы попытаться сделать вид, что она спит. Его глаза горели.

Он опустился на колени рядом с ней и протянул руку, чтобы коснуться тела. Но в последний момент остановился.

– Прости меня.

Его голос пресекся, и он задрожал. Трус. Этого не должно было случиться. Она не должна была умереть.

Он опустил голову и стал молиться о прощении. И о том, чтобы ему даровали силы.

Он молился о спасении.

Он помнил не ее смерть, а улыбку, дерзкий рот и быстрый ум. Он ее любил.

Любовь? Ты глупец. Ты ее убил.

Он не убивал ее, но позволил этому случиться.

И ты полагаешь, что есть разница? Горе тому, кто пренебрегает правдой.

Он оставался на коленях до тех пор, пока холод не стал невыносимым, и он испугался, что не сможет вернуться. Будет ли такой исход плохим? Если он здесь умрет? Всякий раз, когда он сюда приходил, его посещали одни и те же мысли. Выпить несколько таблеток, лечь рядом с нею и уснуть. Холод позаботится об остальном.

Но от него зависели другие люди. У него были обязательства и долги. Если он исчезнет, город, который он так любил когда-то, город, который однажды его спас, будет обречен.

А его душа уже была обречена. Для него не могло быть прощения и искупления. Но, если посмотреть правде в глаза, он продолжал жить только из-за огня мщения, горевшего в его груди.

Он вытащил из кармана белый увядший цветок. Он не знал, как тот называется, у него были лишь смутные представления о садоводстве, но она их любила. Цветок завял от холода, однако тепло кармана вернуло его к жизни. Перед уходом он положил цветок ей на грудь, с трудом удержавшись от искушения к ней прикоснуться.

Наши дни

Шон Роган смотрел, как Люси Кинкейд потянулась с изяществом кошки, и ее густые волнистые черные волосы упали на его обнаженную грудь. Она вздохнула, расслабляясь, сидя на нем, темные глаза закрылись, на губах застыла полуулыбка.

Едва ли существовали вещи, которые нравились Шону больше, чем утренний секс с Люси.

Впервые за несколько месяцев они остались наедине – никаких друзей, семьи, никаких стрессов от совместного проживания в одинокой хижине посреди хребтов Адирондака[2]. Только они вдвоем. Люси не понимала, как сильно она нуждалась в отдыхе, но теперь, всего после одной спокойной ночи, выглядела лучше, чем в последние несколько месяцев. Шон надеялся, что заботы о помощи другу его брата Дюка не испортят оставшуюся им неделю.

– Это было замечательно. – Люси поцеловала его грудь. – Как бы я хотела, чтобы это не кончалось.

В сознании Шона вдруг зашевелился страх: вдруг такое всепоглощающее счастье дорого им обойдется, – и настроение у него испортилось. Он знал, что Люси говорит о времени, которое они провели вдвоем, но не мог не думать, что она размышляет об их отношениях в целом.

– Люси?

– Хм-м-м?

Что сказать? Что их отпуск может продолжаться вечно? Поставить под сомнение ее скептицизм? Если он попросит ее объяснить последнее замечание, Люси может погрузиться в глубокие размышления или, еще того хуже, снова закроется; Роган особенно ценил те редкие моменты, когда Люси чувствовала себя совершенно счастливой.