Все совпадения с реальными лицами являются случайными

Западный ветер с моря усиливался; власти поспешили объявить даже штормовое предупреждение, но в сонном городском парке непогода почти не ощущалась. Обреченную небесную синеву постепенно заволакивало тучами, однако солнце еще не сдавалось и очень даже прилично жарило, обозначаясь в ясных голубых лакунах. По аккуратным, с утра пораньше отменно выметенным дорожкам мчалась бурая прошлогодняя листва; природа засучила рукава и вышла на субботник, как обычно не удовлетворенная работой дворников из рода человеческого.

В современной России осталось не так уж много островков, где в прежние времена собирались многочисленные шахматисты-любители – в подавляющем своем большинстве пенсионеры. Когда-то такие компании можно было наблюдать в любом парке, служившем оазисом в царстве асфальта и смога. Эпоха давно переменилась, и острова ушли под воду. Вернее, ушли под землю многие игроки. Но кое-где – как и в этом калининградском парке – прошлое, державшееся на последнем издыхании, еще цеплялось само за себя, и шахматы возобновлялись изо дня в день.

На вытертых белых скамейках сидели озадаченные противники, разделенные досками; вокруг кучковались зрители.

Кое-кто попивал вино и пиво; былые запреты на это дело канули в небытие. Это в старое время гонимые охотничьим азартом дружинники шастали, как хищные звери, высматривая припрятанные бутылки с портвейном «три семерки» и выкручивая руки всем попавшимся, независимо от возраста. Старички не роптали; они быстро насобачились и маскировались очень ловко. Теперь же любая надобность в маскировке отпала, пришла демократия. Шахматисты, впрочем, не злоупотребляли, принимали на грудь исключительно для «сугрева» холодеющей крови.

Вокруг одной такой пары столпилось особенно много публики. То есть не много, конечно, современность баловала зевак гораздо более острыми зрелищами. За игрой наблюдали только траченные молью шахматные фанаты, такие же ископаемые любители. Все они заведомо считали себя великими знатоками, небрежно перебрасывались глубокомысленными замечаниями о гамбитах, рокировках, эндшпилях и системах защиты. Практически каждый из полубезумных зрителей воображал себя куда круче игроков и снисходительно следил за процессом; в то же время никто не рискнул бы, поступи вдруг такое предложение, сразиться один на один с кем-либо из этих доисторических ящеров.

Деды и впрямь смахивали на ящеров. В обоих проступало нечто такое, что неотвратимо наводило на мысль о мире рептилий.

Оба они были приблизительно одной комплекции: грузные, обрюзгшие; оба в вышедших из моды плащах и шляпах. К алкоголю относились с презрением, бережно охраняя еще не померкнувшую ясность мышления. Один был лысый, как бильярдный шар, и шляпу носил, чтобы не мерзла голова; второй просто поддерживал имидж, считая, что шляпа – непременный атрибут солидности. Оба носили очки в тяжелой оправе, но у правого, что оставался при шевелюре, линзы были намного мощнее.

– Ну а вот так? – Бильярдный Шар передвинул коня.

Мощные Линзы сидели, закинув ногу на ногу и покачивая ступней в пыльном дырчатом ботинке. Риторический вопрос повис в воздухе, Мощные Линзы сосредоточенно изучали доску, одновременно давая понять окружающим, что все это для Линз сущие пустяки, детский лепет.

Прошло две минуты, и Линзы снисходительно отозвались:

– На это последует наш сокрушительный ответ... мы мирные люди, но наш бронепоезд...

С юмором у старика было неважно, в его арсенале имелись лишь бородатые штампованные остроты – древние, как и он сам.

Линзы, довольные собой, тут же принялись напевать песню про шар голубой, который крутится, вертится и хочет упасть.

Бильярдный Шар взялся за подбородок, задумчиво оттянул челюсть, показал вставные зубы. Мясистый нос его, и без того слегка крючковатый, загнулся еще больше, что было признаком чрезвычайной заинтересованности. Густые брови сошлись к переносице, лоб страдальчески наморщился.

Он взирал на белую ладью как на опасное насекомое.

При этом Шар не выказывал никакой суетливости – не хватался за фигуры, не бормотал ерунды. Поразмыслив, он отвел коня в сторону, и тот был немедленно съеден хищным ферзем.

– Шах, – оскалились Мощные Линзы.

– И тебе, – отозвался Шар, прикрывая короля слоном.

На сей раз долгих раздумий не последовало.

Линзы проворно прикрылись ненасытным ферзем; в ответ Бильярдный Шар переставил свою ладью в дальний угол, через всю доску.

– И мат, – удовлетворенно отметил он, разворачиваясь и откидываясь на спинку скамьи.

Не тратя времени на обдумывание фиаско, Линзы аккуратно и со значением опрокинули черного короля навзничь. Оба игрока умели проигрывать, причем делали это так, что со стороны проигрыш казался победой.

Зрители стали переговариваться; один чересчур болтливый наглец даже позволил себе «разбор полетов»:

– Надо было пойти пешкой и отдать ладью, тогда...

– Сынок... – добродушно перебили его Линзы, хотя тучноватому «сынку» было явно не меньше пятидесяти, – ...ты давай, сынок, не мельтеши. Знаешь, что бывает, когда ввязываются в чужой базар?

Терминология заставила советчика напрячься.

Линзы уставились на него, слегка запрокинув голову; в очках сверкало солнце, игравшее в прятки, и глаз не было видно. За улыбкой, игравшей на тонких губах, таилось что-то страшное, о чем не хотелось ни спрашивать, ни рассказывать.

– Еще партию, Андреич? – будничным голосом осведомился Бильярдный Шар, как ни в чем не бывало.

– Не сегодня, – визави потянулся. – Повестку прислали, в прокуратуру. Уже пора – пока дойду...

– Чего это они? – равнодушно осведомился Шар.

– Кто их знает, – пожали плечами Мощные Линзы.

Общество, увидев, что продолжения не будет, постепенно рассосалось; старики остались одни.

С мерзким криком пролетела чайка; порыв ветра закружил пыль, образуя столб; солнце скрылось за увесистым свинцовым облаком.

– Дай посмотреть.

Линзы протянули повестку, и Шар внимательно ее изучил.

– А зачем идешь? Пусть сами приходят, если им нужно.

– Привычка, – Линзы пожали плечами. – Кум вызывает – ты и идешь. Это уже не то что в крови – в костях.

– И не знаешь, что за дело?

– Знаю, что дело не мое. Но им-то что. Когда они по делу хватали? Мне бояться уже нечего. Кому я нужен? Меня сажать незачем. А и посадят, так не привыкать: словно к себе домой вернусь.

Старческая болтливость явно брала свое; еще недавно Линзы отличались суровой немногословностью, предпочитая держать свое мнение при себе, да и вообще не говорить, когда не спрашивают. А о разглашении самого предмета разговора и речи быть не могло. Кстати, эту полезную привычку оба приобрели в далекой молодости.