Во-первых, спасибо читателям, остановившим взгляд на этих строчках. Вам эти люди не знакомы, но, поверьте, без их поддержки не состоялась бы и книга.

Неоценима роль моих любящих родителей в воплощении мечты об этом романе. Спасибо также всем остальным родственникам, особенно дедушке Кену Янгу за его рассказы.

Благодарю друзей (они знают, о ком идет речь) за всевозможную помощь. Особая благодарность супругу Джо, а также его родителям Сью и Дэйву. Коллеги-писательницы Клэр, Лиз, Нейл и Моника оказали бесценную помощь в поддержании духа и редактировании. Также я обязана друзьям и преподавателям университета графства Суссекс за помощь; Софи — за редактирование латинских выражений.

Благодарю моего агента Руперта Хита за веру в начатое дело, неутомимость, мудрые советы и юмор. Очень признательна редактору Нику Сейерсу, его помощнице Энни Кларк и всем остальным замечательным сотрудникам издательства «Ходдер и Стаутон» за теплое отношение, энтузиазм и обязательность. Спасибо также редактору Джули Даути из Даттона за добрые советы.

Я в большом долгу перед Амалем аль-Айюби из Института Азии и Африки за редактирование арабских выражений, а также перед Марком Филпоттом из Центра исследований Средневековья и эпохи Возрождения и сотрудникам Оксфордского Кебл-колледжа за просмотр рукописи и внесение ценных поправок.

И наконец, огромнейшая благодарность Ли — за все, о чем не оказалось возможности упомянуть.

Сияло ярче солнца то озеро.

Оно похоже было на котел

глубокий с кипящей в нем водой.

Кто выжить сможет там?

Любую Божью тварь горнило

раскаленное расплавит вмиг.

Но Парсиваль, однако, углядел

в нем существа.

Ужасные — клыкастые, когтистые,

крылатые — они корежились под

алым кипятком бурлящим, горели,

как в геенне огненной.

Кто пламенем малиновым,

кто золотистым, кто янтарным.

Но рыцарь, что стоял на берегу

в плаще белее снега, с крестом

восьмиконечным красным на груди,

он к Парсивалю обратил свой лик,

блаженным светом озаренный,

и, руку к озеру взметнув, суровым

голосом велел швырнуть туда сокровища.

Застыло сердце Парсиваля, замерло.

Стоял он, будто каменный, не в силах

выпустить из рук сокровища бесценные.

А рыцарь тот его окинул неторопливым

и спокойным взором и молвил голосом,

проникшим в душу прямо:

— Ты помни, Парсиваль, ведь братья мы.

И Братство тайное всегда с тобою будет.

И что потеряно, то возвратится.

Что умерло — воскреснет.

И тут вернулся к Парсивалю ясный разум,

и бросил он в пучину крест златой, желтее

утреннего солнца, серебряный чеканный

семисвечник и полумесяц кованый свинцовый.

И враз возникла песня. Дивная.

В ней много голосов звучало нежных, чистых.

Подхватывал их ветер и к небу возносил.

И пламя в озере вдруг вмиг погасло.

Из вод его, что сделались прозрачными и голубыми,

явился величавый старец.

Из золота он был как будто сделан весь,

лишь очи серебром сияли.

И Парсиваль, к стопам его упавший,

от высшей радости заплакал и, руки

вскинув, вскликнул трижды:

— Приветствую тебя, о Боже!

Айн-Джалут (озеро Голиафа), Иерусалимское королевство

3 сентября 1260 года

Солнце, двигаясь по небу, достигло верхней точки и начало перекрашивать пустыню. Охру повсюду постепенно заменила слоновая кость. Над вершинами холмов, окаймлявших долину Айн-Джалут, кружили грифы. Их скрипучие крики повисали в скованном жарой воздухе. На западном краю равнины, там, где горы плавно сливались с песками, стояло войско мамлюков, две тысячи сабель. Воины в полном снаряжении на боевых конях. Стальные доспехи накалились так, что к ним было больно прикоснуться. Тюрбаны и накидки мало спасали от свирепой жары, но никто из мамлюков даже не поморщился.

Впереди стоял полк Бари — отборные воины — во главе со славным атабеком Бейбарсом Бундукдари на черном коне.[1]Облизнув сухие губы, он потянулся к бурдюку с водой, пристегнутому к поясу рядом с двумя саблями, глотнул воды и повел затекшими плечами. Лента белого тюрбана повлажнела от пота, и кольчуга под синим плащом сейчас казалась необычно тяжелой. А ведь жара еще только набирала силу. Время тянулось медленно. Вода лишь слегка освежила его пересохшую глотку, но, конечно, не могла утолить кондовую жажду, сидевшую глубоко внутри.

— Эмир Бейбарс, где же наши лазутчики? — негромко спросил младший атабек, гарцевавший на коне рядом.

— Скоро вернутся, Исмаил. Потерпи.

Бейбарс приладил бурдюк с водой к поясу и обвел взглядом ряды воинов. Лица угрюмы и сосредоточенны, как всегда перед сражением. Неудивительно. Ведь это мамлюки, египетские воины из бывших рабов.

— Эмир…

— Чего тебе, Исмаил?

— Лазутчики ушли на рассвете. Может быть, их схватили?

Бейбарс хмуро глянул на Исмаила, и тот потупился. Лучше было промолчать, никто его за язык не тянул.

Надо сказать, что внешне Бейбарс ничем особенным не отличался: высокий, жилистый, как и большинство мамлюков, темно-каштановые волосы, белокожий, правда, загорел до глубокой смуглости. Если что и было в нем необычного, так это взгляд. Зрачок левого глаза, слегка смещенный относительно центра и немного расширенный, придавал взгляду Бейбарса особенную своеобразную остроту и объяснял полученное предводителем мамлюков прозвище Арбалет. Попав под прицел этих колючих голубых глаз, младший атабек полка Исмаил почувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине.

— Я же призвал тебя к терпению.

— Да, эмир.