Он хотел было подойти к подъезду, добраться до скамеечки, но не смог. Страшная слабость окутала все тело, а боль из груди постепенно передалась в левую руку. Старик медленно осел на землю. Он захотел крикнуть, позвать на помощь, но не смог произнести ни слова. Пенсионер вдруг отчетливо осознал, что это конец. Печальный конец печальной жизни. От этой убийственной логики стало еще больнее. Он распластался на земле, но душа не спешила покидать его бренное тело. Он лежал и смотрел в небо своими большими карими глазами. Почему-то пригрезился кот Васька, который плавно шагает по облакам и тихонько мурлычет…

— Эй! Там человеку плохо! Надо скорую вызвать, — раздались крики.

— Скорее! У кого есть мобильник?

* * *

«Как ни включишь телевизор — им лишь бы все чернуху крутить», — обычно бубнил себе под нос Дмитрий Петрович, усаживаясь в потертое кожаное кресло с блокнотом и красной ручкой в руках. Тем не менее, всю эту чернуху старик регулярно просматривал, записывая время выхода программы в эфир, канал, осмелившийся показать ТАКОЕ, и фамилию журналиста, готовившего материал. А затем он одевался, выходил из подъезда и шел к местному участковому, который знал Дмитрия Петровича гораздо лучше остальных подопечных на своем участке. У милиционера Алексея Степановича тоже имелся свой блокнот и ручка, которой он обводил в телевизионной программе те передачи, которые обязательно посмотрит пенсионер. Только в отличие от старика участкового интересовало не содержание таких передач, а лишь время их окончания — дабы рассчитать, когда Дмитрий Петрович оденется и доберется до участка. Приобретя определенный опыт, милиционер научился с точностью до минуты рассчитывать время прихода своего подопечного и благоразумно скрывался.

Такие комбинации ему удавалось проделывать на протяжении трех последних недель, но в этот раз фокус с треском провалился. Пенсионер тоже был далеко не дурак, и в этот солнечный день вышел из дома раньше намеченного срока, оказавшись в отделении в тот момент, когда милиционер складывал свои нехитрые пожитки в кожаный дипломат.

— Вот, голубчик, я до вас и добрался, — заговорческим голосом произнес пенсионер, вынимая из хозяйственной сумки свой блокнот.

— Что стряслось на этот раз? — удивился участковый.

— За все то время, что мы не виделись, у меня накопился просто убойный материал (при этих словах милиционер схватился руками за голову). Вот, посмотрите сами, — продолжал между тем пенсионер, перелистывая блокнот на десять страниц назад. — Все началось 12 апреля. На нашем кабельном канале в 15:30 журналист Егоров Андрей Иванович осмелился пустить материал о маньяке! Трупы, кровь, крики родителей! Это ведь ужас какой-то. А 14 апреля на канале ПНВ в 17:10 сюжет Белова Германа Александровича о проститутках! Вместо того, чтобы рассказать о наших врачах, учителях, которые помогают людям и обществу, этот самый Белов говорит о продажных женщинах! Ни в какие ворота не лезет. Но более всего я был возмущен каналом….

— Довольно, — перебил пенсионера участковый. — Материал и правда убойный. Пожалуйста, сформулируйте свои претензии в письменном виде, а уж мы не оставим это без внимания. Разберемся и накажем виновных.

— Точно накажете?

— Ну неужели вы и в милицию уже не верите?

— Ну что вы, голубчик! Как можно! Только на вас вся и надежда! А то, бывало, ходят какие-то личности подозрительные у подъезда, вынюхивают чего-то. И по сторонам так и зыркают, так и зыркают. Или вот хулиганы под окнами как начнут галдеть, так спасу никакого от них. Кого мне, одинокому старику, о помощи просить? Так что, голубчик, вся надежда только на тебя.

— Ну, спасибо вам за доверие. Как все напишете — положите на мой стол. А я пойду по делам. Мне участок обходить положено.

— Как же я оставлю? А вдруг сопрет кто?

— Да что вы такое говорите? Кто ж к нам в отделение полезет?

— И правда. Это я не подумавши ляпнул. Я сейчас напишу. Все напишу, как есть. А уж вы разберитесь!

— Конечно, разберемся. Это же наша работа.

С этими словами участковый вышел на улицу и быстрым шагом направился подальше от отделения, пока старику не пришло в голову задать дополнительные вопросы или обличить еще какого-нибудь журналиста. А в том, что он был способен на такое, милиционер нисколько не сомневался: подобные примеры в его практике уже бывали. Участковый твердо знал, что в отделение можно будет возвращаться спустя два часа. К тому времени пенсионер уже должен был закончить писанину и с чувством выполненного долга отправиться домой. А Алексей Степанович мог с чистой совестью занять рабочее место и смести заявление старика в мусорную корзину, приступив к исполнению неотложных дел, которых у него, как и у любого участкового, было невпроворот.

Нельзя сказать, что Дмитрий Петрович был вредным или, упаси Боже, злым человеком. Таких «Дмитрий Петровичей» почти наверняка можно встретить в каждом московском дворе. Обычно их знают в лицо все местные жители и неизменно здороваются, а порой пожимают руку, получая в ответ уважительный кивок головой. Круглый отличник, комсомолец, а затем строгий и принципиальный партийный работник, он был твердо уверен в том, что без него и таких как он, мир погрузится в пучину хаоса. Седой, с небольшой залысиной в центре макушки, которую обычно скрывала массивная кепка-аэродром, с карими выразительными глазами и неизменно серьезным лицом, он в свои 67 лет выглядел настоящим бодрячком. Лишь исхудавшее от возраста тело и изъеденные морщинами лицо и руки говорили о его преклонных годах.

С тех пор, как восемь лет назад умерла жена, Дмитрий Петрович жил один. Ни братьев, ни сестер он не имел, а единственный сын, укатив с женой на заработки в Европу, там и обосновался, не балуя отца не то что визитами, но даже и звонками. Поначалу Дмитрий Петрович горевал, но затем смирился. Он испытывал гордость от того, что поставил сына на ноги, и оправдывал его невнимание успешно идущим бизнесом и чрезвычайной занятостью на работе. Впрочем, совсем сын его не бросил и регулярно пересылал на счет в банке небольшие деньги. Эти средства да пенсия позволяли неприхотливому старику вполне сносно существовать и даже откладывать какие-то крохи на черный день. А то, что рано или поздно такой день наступит, Дмитрий Петрович, наученный горьким опытом российской действительности, знал наверняка.

Вернувшись из отделения милиции, Дмитрий Петрович повесил пальто на ржавый гвоздь в коридоре, переоделся и отправился на кухню. Почему-то нестерпимо разболелась голова. Раньше головные боли тоже беспокоили его, но не столь интенсивно, как сейчас — два-три раза в неделю. Иногда они усугублялись шумом в ушах или повышенной усталостью, но Дмитрий Петрович списывал это на свой почтенный возраст и старался не замечать.

Сварганив нехитрый холостяцкий ужин — яичницу с ветчиной — он сел за стол и взглянул в окно. Кухня была любимым местом Дмитрия Петровича в его тесной, но довольно уютной однокомнатной квартире в старом хрущевском доме. Именно здесь он проводил большую часть времени, когда не был занят просмотром телевизора или чтением рекламных газет, которые нерадивые пиарщики нередко опускали в его почтовый ящик. Вряд ли скромного пенсионера интересовала активно рекламируемая горячая пицца (об нее и зубы последние сломать недолго) или красочные буклетики о ювелирных изделиях, или — тем паче — элитная недвижимость. Но всю подобную корреспонденцию Дмитрий Петрович внимательно изучал, поскольку был уверен, что если такая информация попала к нему в руки, в этом непременно должен быть какой-то смысл.