Василий Макарович Шукшин

Киноповести

Живет такой парень*

Есть на Алтае тракт – Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след бича, стеганувшего по горам.

Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумывается о нем. Все удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды – все с Чуйского тракта.

Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души опасным ремеслом, сказками, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут его шоферы) – и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу поднебесной выси…

И еще есть река на Алтае – Катунь. Злая, белая от злости, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет – рвется из гор. А то вдруг присмиреет в долине – тихо, слышно, как утка в затоне пьет за островом. Отдыхает река. Чистая, светлая – каждую песчинку на дне видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда солнце всходит… Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами.

И вот несутся они в горах рядом – река и тракт. Когда глядишь на них, думается почему-то, что это брат и сестра, или что это – влюбленные, или что это, наоборот, ненавидящие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи тяжкие заколдованы злой силой быть вечно вместе… Хочется очеловечить и дорогу и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту земную словами.

Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов едут… Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж лучше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не наделать. Один другому может так рассказывать:

– Еду, говорит, и так спать захотел – сил нет. И заснул. И заснул-то, наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом. Дал тормоз. Проснулся, смотрю – правда, одним колесом повис. Сперва не испугался, а вечером, дома, жутко стало…

А зимой, бывает, заметет Симинский перевал – по шесть, по восемь часов бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Пять метров разгребают лопатами снег, пять – едут, снова пять – разгребают, пять – едут… В одних рубахах пластаются, матерят долю шоферскую, и красота вокруг не красота. Одно спасение – хороший мотор. И любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае, разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе.

Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души.

Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продиктовать людям свои законы. Законы эти просты:

Помоги товарищу в беде.

Не ловчи за счет другого.

Не трепись – делай.

Помяни добрым словом хорошего человека.

Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют характеры людей. И они определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде всего. И главным образом.

В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины «ГАЗ-51». Одну вел молодой парень, другую – пожилой, угрюмый с виду человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами.

Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит вперед – это Пашка Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович.

На тракте в сторонке стоит «козлик». Под «козликом» – шофер, а рядом – молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван Егорович.

Надежды, что «козлик» побежит, нет. Прохоров «голоснул» одной машине, она пролетела мимо. Другая притормозила. Шофер откинул дверцу – это Пашка.

– До Баклани подбрось.

– Ты один?

– Один.

– Садись.

Прохоров крикнул своему шоферу:

– Прислать, что ль, кого-нибудь?!

Шофер вылез из-под «козлика».

– Пришли Семена с тросом!

Пашка с Прохоровым поехали.

…Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики…

– Ты куда едешь? – поинтересовался Прохоров.

– В командировку.

– В колхоз, что ли?

– Мгм. Помочь мужичкам надо.

– А куда?

– Деревня Листвянка.

Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, – видно, в начальственной его голове зародилась какая-то «мысля».

…Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.

…Прохоров и Пашка продолжают разговор.

– Тебя как зовут-то? – как бы между прочим спрашивает Прохоров.

– Меня-то? – охотно отвечает Пашка. – Павел Егорыч.

– Тезки с тобой, – идет дальше Прохоров. – Я по батьке тоже Егорыч. А фамилия моя – Прохоров.

– Очень приятно, – говорит Пашка любезно. – А я – Колокольников.

– Тоже приятно.

Машина остановилась – перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины.

– Что там? – спросил Прохоров.

– Завал. Счас рвать будут.

Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.

– Поехали ко мне, Егорыч? – неожиданно предложил он.

– То есть как?

– Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я – тоже председатель. Листвянка – это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня…

– Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано…

– Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты отработал у меня – все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.

– Я же не один.

– А кто еще?

– А он… – Пашка показал на Кондрата, который прошел мимо них. – Старший мой.

– А ты поговори с ним. Пусть он – в Листвянку, а ты – ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А?

– Не знаю… Надо поговорить.

– Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает – хоть Лазаря пой.

– Ладно, – сказал Пашка.

Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.

– Жена должна чувствовать, – утверждал Пашка.

– Правильно, Егорыч, – поддакивал Прохоров, стаскивая с ноги тесный сапог. – Что это за жена, понимаешь, которая не чувствует?

– Если я прихожу домой, – продолжал Пашка, – так? усталый, грязный, меня первым делом должна